Но сухой перегонкой древесины, т. е. получением угля, смолы или дегтя, лесные промыслы не ограничивались. Кое-кто, может быть, еще по школьным учебникам помнит словечко – поташ. Там он применительно к истории экономики часто упоминается. Но вот что это за штука, едят ли его, пьют ли или надевают на голову – почти никто не знает. А это просто сода. Но без нее не получишь ни стекла, ни мыла.
Получали его из золы растений, древесных и травянистых. Конечно, древесину употреблять удобнее: это же сколько, например, полыни по степи нужно собрать, чтобы нужное количество золы получить! Можно и стебли подсолнечника употреблять – там, где его целые плантации сеют. В России с ее лесными богатствами все же древесину употребляли, точнее – всякий мусор, который остается на делянках или валяется в лесу: хворост, сучья, пеньки. Жгли этот исходный материал в специальных печах, жгли в ямах, а то и просто на кострах. Если очень долго пережигать такой мусор в яме, то в конце концов на дне ее обнаружится какой-то рыхлый грязный белесоватый ком. Это шадрик – полуфабрикат. Затем его нужно прокалить в чистом пламени, чтобы удалить воду и грязь; но тут важно не перестараться, чтобы не произошло сплавления. И тогда, часов через шесть, получим чистое белое вещество, напоминающее раскаленный песок. Только будет его «с гулькин нос», для домашнего употребления. А в промышленных масштабах делалось иначе: золу, предварительно смочив, засыпали в чаны с двойным дном, заливали водой и тщательно перемешивали. В ложном дне, на которое накладывали слой соломы, было отверстие, а между днищами вставлялась отводная трубка для щелока. Вообще-то все это немного сложнее, но я же пишу не руководство по получению поташа. В общем, часа через четыре спускали первый раствор щелока. Эту операцию производили еще дважды, теперь на два часа, каждый раз получая более слабый раствор. А затем на больших железных сковородах на открытом огне выпаривали щелок, получая все тот же шадрик, который нужно было прокалить, получив чистый поташ.
Валка леса
Убравшись с поля и отгуляв Покров-батюшку, пермские, вятские, нижегородские, костромские, вологодские, архангельские, олонецкие мужики не на теплую печь лезли, а начинали сбиваться в артели и приискивать себе старшого, человека бывалого, который мог бы и учет работ вести, и с лесным начальством договариваться, и артель в руках держать. Отправлялся с артелью и чей-нибудь сынишка или племянник – подросток-подсыпка, чтобы кашеварить да в деревню за продуктами ездить: артель всю зиму оставалась в лесу, до Пасхи, и только на Рождество Христово приходила в деревню на время Святок: в баньке попариться, отдохнуть и повеселиться. А отдыхать лесорубам было от чего.
Выправив у уездного лесничего билет на порубку либо найдя себе нанимателя, купца-лесоторговца, по первопутку отправлялись в лес, на отведенную хозяином либо лесным кондукторóм, помощником лесничего, делянку. Прежде всего строили зимовье. Копали неглубокую яму и опускали в нее сруб из дешевого тонкомера, высотой аршина в три. Сруб этот накрывался сверху накатником и засыпался землей. Пол оставался земляным. С одной стороны от стены до стены шли широкие нары, на которых спали лесорубы вповалку, как диснеевские семь гномов, рядочком. Разумеется, постелей не было, и спали в холодном зимовье, не раздеваясь. Подле двери с низенькой притолокой сбивали из накопанной тут же глины небольшую печь, топившуюся по-черному. Дров не жалели: дрова рядом были. С вечера в зимовье даже жарко бывает, хотя по углам иней может постоянно держаться, а по утру гляди, чтобы волосы к стене не примерзли. Знаю, доводилось ночевать в зимовье. Была в зимовье и мебель – столик подле нар, напротив крохотного оконца, привезенного с собой. Впрочем, здесь описывается знакомое мне зимовье, середины ХХ века, а в старину они, вернее всего, без окошка были.
Рядом с зимовьем ставилась и «конюшня» для рабочих лошадей: огромный, устроенный под толстой елью шалаш из молодых елок, укрытый и устеленный лапником. Лошадям тоже отдохнуть в тепле нужно: на них ведь ложилась самая тяжелая часть работы – трелевка, вывозка леса.
Обтоптав вокруг подходящей лесины снег и примерившись, куда валить дерево, начинали в один-два топора рубить его, предварительно подрубив ствол с той стороны, куда лесина должна упасть. Когда дерево, круша мелколесье и сучья соседних деревьев, начинало валиться, следовало держать ухо востро: упавшая лесина могла «отыграть», подбросив толстый комель. Удар им мог уложить человека на месте. Поэтому и обтаптывали хорошо снег и кусты вокруг, чтобы было куда отскочить. Да еще поддерживали с противоположной стороны ствол рогачем, особым ухватом на длинном шесте, чтобы падала лесина куда нужно. Обрубив вгладь со ствола сучья и вершинку, раскряжевывали лесину на бревна нужной длины либо же целиком грузили комель на прочные короткие сани с мощными копыльями. Верхушка хлыста волочилась по снегу или же также укладывалась на короткие подсанки, привязывавшиеся веревкой. Так начиналась вывозка леса, иногда довольно далеко, к берегу сплавной речки, где бревна складывались в ожидании вязки плотов. Если вырубка шла большая, иногда до места складирования устраивали ледянку – неширокую, плотно убитую и даже иной раз политую водой временную лесовозную дорогу. И так – всю зиму, по пояс в снегу, в мороз и оттепель, от темна до темна, то махая тяжелым топором, то надсаживаясь над многопудовыми кряжами.