Она уже с красивого наездника не спускала глаз.
- Стало быть, покоен? - продолжал тот.
- Он еще ничего не знает. Я буду кататься до самых поздних сумерек и заеду к вам!
Имшин, в знак согласия, мотнул головой; затем, сделав лансаду, повернул лошадь так, что поехал не по направлению катанья, а навстречу ему, и через несколько минут очутился в самом заднем ряду. Там, между прочим, ехала отличнейшая пара лошадей в простых пошевнях, в которых сидела толстая женщина в ковровом платке с красно-багровым лицом и девочка лет тринадцати четырнадцати, прехорошенькая собой.
- Выехали? - спросил их Имшин ласково.
- Да-с! - отвечала толстая женщина.
- А тебе, Маша, весело? - спросил он девочку.
- Весело-с! - отвечала та с вспыхнувшим лицом.
Имшин дал шпоры лошади и опять стал нагонять председательские сани.
- Уж темнеет! - сказал он.
- Да, теперь можно! - отвечала председательша и не совсем твердым голосом сказала кучеру: - Выезжай!
Кучер выехал и, зная, вероятно, куда ехать, не ожидал дальнейших приказаний и поехал в ту сторону, в которую при начале катанья госпожа его беспрестанно смотрела. Лошади побежали самой полной рысью; Имшин поскакал за ними. Молодой человек этот, будь он немножко не то, далеко бы ушел: еще в корпусе, при весьма ограниченных способностях, он единственно за свою красоту предназначен был к выпуску в гвардию; но в самом последнем классе, в самое последнее время, у него вышла, тоже по случаю его счастливой наружности, история с одним мужем, который хотел его вышвырнуть в окно, а Имшин его вышвырнул, и, как молодым юнкером ни дорожили на службе, однако послали на Кавказ; здесь он тоже, говорят, опять по решительному влиянию жены полкового командира на мужа, получил солдатского Георгия, офицерский чин, шпагу за храбрость и вышел в отставку. Как большая часть красивых людей, Имшин говорил мало, а больше своею наружностью и позами, к нему идущими, старался себя запечатлеть в душе каждого. Губернские дамы принялись в него влюбляться, как мухи мрут осенью, одна за другой, беспрерывно. Молоденькая жена председателя, Марья Николаевна Корбиева, прелестнейшее существо, в первое же отсутствие мужа в Петербург впала с ним в преступную связь. Искания со стороны Имшина в этом случае были довольно непродолжительны; он несколько балов потанцевал с этой милой женщиной исключительно, а потом, в один из безумно шумных вольных маскарадов, они как-то очутились вдвоем в довольно отдаленном углу. У Имшина случайно поднялся рукав фрака, и оказалось, что на руке у него был надет браслет.
- Это у вас браслет? - спросила председательша, сгораемая каким-то внутренним огнем.
- Браслет.
- Женщины?
- Да.
- И дорог вам по воспоминанию?
- Очень.
Председательша надулась.
- Хотите, я его сниму для вас?.. - несколько протянул Имшин.
- Для меня?
- Да! Если только вы полюбите меня за это.
Имшин был очень смел с женщинами.
- Ну, снимите! - ответили ему.
Имшин снял браслет и подал его председательше.
- Я не имею на него права, - сказала она, отстраняя от себя браслет рукою.
- В таком случае я его выброшу в окно...
И Имшин встал, отворил форточку у окна и выбросил в нее браслет.
Внутренний огонь председательши выступил у ней на личико, осветил ее глазки, которые горели, как два черные агата.
- Когда ж доказательства вашей любви? - спросил Имшин.
- Когда хотите.
- Сегодня я могу к вам заехать?
- Нет, это слишком будет заметно для людей.
- Ну, так завтра?
- Хорошо.
Имшин встал и отошел от председательши. Через полчаса она уехала из маскарада. От переживаемых ощущений с ней сделалась такая лихорадка, что она едва имела силы сесть в карету.
Последнее время страсть ее к своему избранному возросла до размеров громадных: она, кажется, только и желала одного, чтобы как-нибудь сесть около него рядом, быть с ним в одной комнате; на вечерах у них, когда его не было, она то и дело взглядывала на входную дверь; когда же он являлся, она обыкновенно сейчас же забывала всех остальных своих гостей.
- Entrez!* - говорил Имшин, ловко соскакивая с лошади и обращаясь к дамам, когда они подъехали к крыльцу его.
______________
* Войдите! (франц.).
Те вышли из саней и стали взбираться по лестнице.
- Лестница моя крута, как Давалагири{385}, - говорил он, следуя за ним.
Внутренность квартиры молодого человека была чисто убрана на военную ногу. В зале стояла цель для стрельбы, в средине которой вставлена даже бритва острием вперед. В гостиной, по одной из самых больших стен, на дорогом персидском ковре, развешаны шашки, винтовки, пистолеты, кинжалы, оправленные в золото и в серебро с чернью.
Имшин, как вошел, сейчас же оставил своих гостей, прошел в кабинет, переоделся там и возвратился в черкеске с патронами и галунами. В наряде этом он еще стал красивее. Между тем компаньонка осталась ходить по зале, а председательша вошла и села в гостиной. Когда она сняла салоп, то очень стало видно, что прелестное лицо ее истощено, а стан, напротив, полон. Имшин осмотрел ее, и во взгляде его отразилось беспокойство.
- Он ничего не замечает еще? - спросил он.
- Нет, - отвечала председательша. - Я нарочно заехала к тебе: научи меня, что мне делать.
Имшин пожал плечами. Склад красивого рта его принял какое-то кислое выражение.
- Что делать? - повторил он; но в это время в лакейской раздалось чье-то кашлянье.
Имшин проворно вышел туда. Там стояла катавшаяся пожилая женщина с той же молоденькой девочкой.
- Ступайте туда, на нижнюю половину, - проговорил Имшин торопливо.
Старуха на это повернулась, отворила боковую дверь и вместе с девочкой стала спускаться по темной лестнице вниз.
Имшин снова возвратился к председательше.
- Делать одно самое лучшее, - заговорил он, - ехать тебе к отцу твоему или матери, остановиться вместо того в Москве; там есть женщины, у которых ты получишь приют.
- Прекрасно! - возразила председательша. - Но муж может спросить отца и мать, у них ли я.
- Неужели же они не сделают для тебя этого?
- Ни за что, особенно отец. Он скорее убьет меня, чем покроет подобную вещь. Я решилась на одно: скрываться - это только тянуть время; в первый раз, как он обнаружит подозрение, я ему скажу все откровенно. Он меня, конечно, прогонит, и я тогда приду к тебе.
- Разумеется, приходи! - проговорил Имшин каким-то странным голосом и хотел, кажется, еще что-то прибавить, но в это время в лакейской опять послышался шум. Имшин вышел; там стоял гайдук в ливрее.
- Барин прислали за барыней; узнали, что оне здесь, - проговорил он нахальным лакейским тоном.
Имшин немного изменился в лице.
- Муж за вами прислал! - сказал он, входя в гостиную.
Председательше в это время человек подавал чан, и взятая ею чашка сильно задрожала у ней в руке.
- Что ж? Ничего; я окажу, что озябла и заезжала к тебе. Я ему говорила, что была у тебя без него в гостях, - проговорила она притворно смелым голосом.
- Да, пожалуйста, как-нибудь без решительных объяснений.
- Не знаю, как уж выйдет.
Из залы вошла компаньонка.
- Николай говорит, что Петр Антипыч очень сердится и приказал, чтобы вы сейчас же ехали домой.
- Подождет, ничего! - отвечала председательша, однако сама встала и начала надевать шляпу.
- Ну, прощай! - проговорила она Имшину и, перегнув головку, поцеловала его. - До скорого, может быть, свидания, - прибавила она.
- Прощай!.. - отвечал Имшин и сам страстно поцеловал ее.
Свидетельница этой сцены, компаньонка, немного тупилась и краснела. Наконец, дамы уехали.
Имшин остался в заметном волнении. В поданный ему чай он подлил по крайней мере полстакана рому, скоро выпил и спросил себе еще чаю, подлил в него опять столько же рому и это выпил. Красивое лицо его вдруг стало принимать какое-то зверское выражение: глаза налились кровью, усы как-то ощетинились. Он кликнул человека.