Последней приживалкой Мавры Исаевны была из дворян богомолка Фелисата Ивановна. Мавра Исаевна сама про нее говорила, что эту девицу ей бог послал. На глазах автора Фелисата Ивановна в глухую полночь, в тридцать градусов мороза, бегала для своей благодетельницы в погреб за квасом; и подобная привязанность оказалась потом непрочною: чрез какой-нибудь год стало заметно, что между Маврой Исаевной и Фелисатой Ивановной пошло как-то нехорошо.
Раз мы ужинали. Тетушка с своей обыкновенною позой, я - всегда ее немножко притрухивающий, и Фелисата Ивановна. Последняя сидела с крепко сжатыми губами и с неподвижно сложенными руками; есть она давно уже ничего не ела ни за обедом, ни за ужином.
- Славный хрусталь! - имел я неосторожность сказать.
- Да, это хрусталь петербургский! - отвечала Мавра Исаевна, кинув почему-то взор презрения на Фелисату Ивановну. Слова Петербург, петербургский всегда поднимали в ней самолюбие и как будто бы давали шпоры этому ее чувству.
- У меня бы его было человек на сто, как бы не эта госпожа, - прибавила она, указывая уже прямо глазами на Фелисату Ивановну.
Тонкие губы той еще более сжались.
- Я, кажется, у вас еще ничего не разбила! - возразила она тихо, шипящим голосом.
- Ты разбила у меня то, что дороже было для меня всего в жизни, стакан, который подарила мне императрица Мария Федоровна.
- Какой уж это стакан императрицы - стаканишко какой-то!
Мавра Исаевна вся побагровела.
- Молчать! - крикнула она.
Фелисата Ивановна действительно разбила какой-то стаканишко, на котором была отлита буква М и который Мавре Исаевне вдруг почему-то вздумалось окрестить в подарок императрицы.
- Как то случилось, - продолжала она, обращаясь с некоторою нежностью ко мне, - тогда я познакомилась в Петербурге с генеральшей Костиной. "Марья Ивановна, говорю, на что это похожи нынешние девицы? Где у них бог?.. Где у них манеры? Где уважение к старшим?" - "Душенька, говорит, Мавра Исаевна, позвольте мне слова ваши передать императрице". - "Говорите", - говорю. Только вдруг после этого курьер ко мне, другой, третий: "Императрица, говорят, желает, чтобы вы представились ей..." Я еду к Костиной. "Марья Ивановна, говорю, я слишком высоко ставлю и уважаю моих государей, чтобы в этом скудном платье (Мавра Исаевна при этом взяла и с пренебрежением тряхнула юбкою своего платья) явиться перед их взоры!" Но так как Костина знала весь этот придворный этикет, "Мавра Исаевна, говорит, вы не имеете права отказаться, вам платье пришлют и пришлют даже форменное". - "А, форменное - это другое дело!"
Я нарочно закашлял, чтобы скрыть свои мысли.
- Какое же это форменное? - спросил я.
Мавра Исаевна прищурила глаза.
- Очень простенькое, - отвечала она, - черное гласе, на правом плече шифр, на рукавах буфы, опереди наотмашь лопасти, а сзади шлейф... Генеральша Костина тоже в гласе... на левой стороне звезда, на правой лента через плечо... Императрица приняла нас в тронной зале, стоя, опершись одной рукой на кресло, другой на свод законов. "Вы девица Исаева?" - "Точно так, говорю, ваше величество". Она этак несколько с печальной миной улыбнулась. "Скажите, говорит, за что вы порицаете моих детей?" (Она ведь всех воспитанниц своих заведений называла детьми, и точно что была им больше чем мать...) "Ваше величество, говорю, правила моей нравственности вот в чем, вот в чем, вот в чем состоят". Императрица пожала плечами. "Но как же, говорит, скажите, как вы могли так хорошо узнать моих девиц?" - "Ваше величество, говорю, мне нельзя этого не знать, я имею тут дочь... Мне, как матери и другу моей дочери, нельзя этого не знать".
- Какой дочери? - воскликнул я.
У Фелисаты Ивановны ее тонкий рот раскрылся почти до ушей.
- Да, дочери, - отвечала Мавра Исаевна спокойно.
- Кто же отец вашей дочери? - спросил я.
- Странно спрашивать, - отвечала Мавра Исаевна.
На этом месте Фелисата с умыслом или в самом деле не могла удержаться, но только фыркнула на всю комнату.
Мавра Исаевна направила на нее медленный, но в то же время страшный взор.
- Чему ты смеешься? - спросила она ее каким-то гробовым тоном.
Фелисата Ивановна молчала.
- Чему ты смеешься? - повторила Мавра Исаевна тем же тоном.
- Да как же, матушка, какая у вас дочь! - отвечала, наконец, Фелисата Ивановна.
- А такая же... костяная, а не лычная, - отвечала Мавра Исаевна по-прежнему тихо, но видно было, что в ее громадной груди бушевало целое море злобы. - Я моих детей не раскидала по мужикам, как сделала это ты!
Фелисата Ивановна покраснела. Намек был слишком ядовит, она действительно в жизнь свою одного маленького ребеночка подкинула соседнему мужичку.
- Не было, сударыня, у меня никаких детей, - возразила она, - и у вас их не было... Вы барышня... Вам стыдно это на себя говорить.
- А вот и было же!.. На вот тебе! - сказала Мавра Исаевна и показала Фелисате Ивановне кукиш.
- Где ж ваша дочь теперь? - спросил я, желая испытать, до какой степени может дойти фантазия Мавры Исаевны.
- Не беспокойтесь, она умерла, - отвечала она с заметною ядовитостью, а если б и жива была, не лишила бы вас наследства. У ее отца слишком было много, чем ее обеспечить... О мой маленький кроткий ангел! - воскликнула нежным и страстным голосом старушка. - Как теперь на тебя гляжу, как лежала ты в своем маленьком гробике, вся усыпанная цветами, я стояла около тебя и не плакала. Его не было... Ему нельзя было приехать...
На этих словах Мавра Исаевна вдруг вскочила из-за стола, встала перед образом и всплеснула руками.
- Господи, упокой его душу и сердце и помяни его в сонме праведников своих!.. - зашептала она, устремляя почти страстный взор на иконы.
Мы с Фелисатой Ивановной тоже вскочили, пораженные и удивленные.
Старуха молилась по крайней мере с полчаса. Слезы лились у нее по щекам, она колотила себя в грудь, воздевала руки и все повторяла: "Душу мою, душу мою тебе отдам!" Наконец, вдруг гордо обернулась к Фелисате Ивановне и проговорила: "Пойдем, иди за мной!" и мне, кивнув головой, прибавила: "Извини меня, я взволнована и хочу отдохнуть!" - и ушла.
Фелисата Ивановна последовала за ней с опущенными в землю глазами.
Я долго еще слышал сверху говор внизу и догадался, что это распекают Фелисату Ивановну, потом, наконец, заснул, но часов в семь утра меня разбудил шум, и ко мне вошла с встревоженным видом горничная.
- Пожалуйте к тетушке, несчастье у нас.
- Какое?
- Фелисата Ивановна потихоньку уехала к родителям своим.
Я пошел. Мавра Исаевна всею своей великолепной фигурой лежала еще в постели; лицо у нее было багровое, глаза горели гневом, голая ступня огромной, но красивой ноги выставлялась из-под одеяла.
- Фелисатка-то мерзавка, слышал, убежала, - встретила она меня.
Я придал лицу моему выражение участия.
- Ведь седьмая от меня так бегает... Отчего это?
- Что же вам, тетушка, так очень уж гоняться за этими госпожами! Будет еще таких много.
- Разумеется! - проговорила Мавра Исаевна уже прежним своим гордым тоном.
- Вам гораздо лучше, - продолжал я, - взять в комнату вашу прежнюю ключницу Глафиру (та была глуха на оба уха и при ней говори, что хочешь, не покажет никакого ощущения)... Женщина она не глупая, честная.
- Честная! - повторила Мавра Исаевна.
- Потом к вам будет ездить Авдотья Никаноровна.
- Будет! - согласилась Мавра Исаевна.
Авдотья Никаноровна хоть и не была глуха на оба уха, но зато такая была дура, что ничего не понимала.
- Наконец, Эпаминонд Захарыч будет постоянный ваш гость.
- Да, Эпаминондка! Пьяница только он ужасный.
- Нельзя же, тетушка, чтобы человек был совершенно без недостатков.