дипломаты либо только фиксировали существование масонства, либо ограничивались ссылками на преследования детей Вдовы властями. А ведь иноземцам нечего было скрывать их свершения, коли те имели бы место. По долгу службы им надлежало внимательно следить за происходящим в стране пребывания и докладывать о примечательных моментах.
Однако приведенные факты не могут считаться вполне убедительными и приниматься за единственно истинные. Если по тем или иным причинам, в которые не стоит вдаваться, современники фактически прошли мимо масонства, то ученым так поступать не следует, и они еще в дореволюционный период раскрыли много не известного ранее, а мы со своей стороны суммировали и синтезировали обнаруженные ранее материалы и дополнили их отчасти новыми. Прежде всего отметим, что в России не было какого-то масонского «движения», управляемого из единого центра, хотя оно и отражало известные установки аристократии. На деле имелось три главных, довольно разношерстных течения, представленных системами елагинских, тамплиер-ских и розенкрейцерских лож, отличавшихся друг от друга обрядами и числом степеней посвящения. По существу прав крупный литературовед Веселовский, считавший масонство «одним из наиболее заметных результатов западного влияния в ту пору, как бы ни были разнородными значения составных элементов и степени пригодности его для русской жизни»1. Действительно, первое течение было порождено связями с Англией, второе со Швецией и третье с Пруссией. Политическое значение таковых не стоит переоценивать, ибо касались они в основном обрядовых сторон, исключая закулисные действия великого князя Павла Петровича и отдельных придворных, которые видели в этом удобный канал для передачи за рубеж разведывательной и прочей информации.
Автора этих строк нередко упрекают в классовом подходе к общественным явлениям, что начисто отвергается нынешними якобы квазидемократическими исследователями. Однако они молчаливо обходят наличие идентичных подходов прежних специалистов, называвшихся не столь давно буржуазно-либеральными. Скажем, виднейший знаток проблемы Г.В. Вернадский, эмигрант, сын знаменитого советского академика, защитил в первые месяцы Октябрьской революции докторскую диссертацию о русском масонстве в царствование Екатерины И и тогда же выпустил ее отдельной книгой, недавно переизданной М.В. Рейзи-ном и А.И. Серковым с обширными комментариями. Что же встречаем в авторитетном труде? Мы найдем здесь и социально-политические взгляды «вольных каменщиков», задачи их общественной деятельности, социальные симпатии и даже масонскую политику. Разве это не классовый подход или по меньшей мере составные его части?
А тезисы диссертации ученого начинаются так: «Русские масонские ложи в XVIII в. по своему составу являлись преимущественно дворянскими и чиновничьими организациями; лишь отдельные ложи и смешанные по составу с иностранцами включали в свою среду людей других сословий (купцов); следует отметить, что в ложах принимал участие весь центр «дворянской интеллигенции» — писателей, артистов, художников». С точки зрения идеологии масонство распадалось на два течения: рационалистическое (деистическое) и мистическое, тесно между собой связан-, ных. Для первого была характерной «слабая либеральная организация Елагина». Однако ложи шведской и розенкрейцерской систем объединяли людей «определенных социально-политических симпатий; в этих ложах нашла себе приют консервативная партия русского общества XVIII в. — партия Паниных», которая стремилась тесно связать себя с цесаревичем Павлом, являвшимся для масонов реальным воплощением «святого царя» их утопий1. Здесь ученый не совсем прав или, вернее, грешит против истины, поскольку партия Паниных, как было показано выше, мистикой не интересовалась, сосредоточившись на чисто прагматических целях установления полновластия аристократии под покровительством ограниченного в своих прерогативах монарха. Непоследовательность Вернадского объясняется, на наш взгляд, неразработанностью в науке вопроса о благородном сословии, ко торое не являлось однородным, но подразделялось на вельмож ную знать, среднее и мелкое служивое дворянство. Только первые две группировки выступали при наличии общих моментов с отдельными требованиями, мелкое же преимущественно чиновничество и лица либеральных профессий не представляли самостоятельной величины. Лишь в следующем столетии они оформились в особый слой разночинцев.
В международном плане российские братства поддерживали лишь эпизодические контакты с зарубежными орденскими .ассоциациями посредством переписки, в основном осведомительной, О традиционных ритуалах и занятиях, а также через специальных представителей. Так, при столичной ложе «Урания» находился постоянный делегат четырех гамбургских лож некий Illy-бак, «Урания» держала своим уполномоченным в Гамбурге Кел-лингусеиа, сносилась она и с братствами Берлина, Галле, Лейпцига, Лондона и Бирмингема. Мартинисты направили в столицу Пруссии Ушакова, получив взамен известного читателю барона Шредера61.
На основании неполных данных в последней трети XVIII в. насчитывалось 93 ложи, распределяемые по десятилетиям так: 70-е годы — 54, 80-е годы — 35 и 90-е годы, когда из-за правительственных гонений их деятельность затухает, всего 4 братства. Общая же численность масонов вряд ли превышала одну тысячу. Вернадский, по нашему мнению, бездоказательно завышает последнюю цифру до 3500. Состав объединений был главным образом дворяиским со значительной прослойкой иностранцев. Бакунина насчитала среди адептов только двух евреев, принятых в «Уранию», видимо, купцов, поскольку они прибыли из Потсдама и Кенигсберга62. Точных данных о работе лож не имеется.
В высших государственных учреждениях прослойка «вольных камешциков» была ощутимой. Совет при императрице насчитывал 4 из 11 членов в 1777 г. и 3 из 15 в 1787 г., в придворном штате было 3 камергера из 12 и соответственно 6 из 22, в Сенате 14 из 20 (общий состав сенаторов неизвестен), в Коллегии иностранных дел из 5 «присутствующих», т.е. руководства, 2 и 1; в Военной коллегии в 1787 г. — 2; в Адмиралтейской коллегии 3 из 5 (1777 и 1787 гг.); в Российской академии в 1787 г. 13 из ВО членов. Ряд братьев возглавлял наместничества и губернии, здйимал видные посты в провинциальных органах власти63. Однако и в данном случае нельзя говорить об их солидарных действиях в принятии важнейших решений. Наблюдалась тенденция к сокращению этой прослойки.
Нельзя согласиться с авторами, которые причисляют к членам Ордена чуть ли не всех видных представителей ученого и литературного мира и, по словам Бакуниной, лиц «либеральных профессий», среди коих она насчитала с конца XVIII по начало
XIX в. 135 «писателей, переводчиков и поэтов». Однако более авторитетный исследователь Семенников включил в свой список известных литераторов XVIII в. всего 69 человек. Сравнивая эти данные со сведениями Бакуниной за тот же период, обнаружим принадлежность к масонству определенно лишь 9 человек и еще троих находящихся под вопросом64. По меньшей мере существенные расхождения требуют дополнительного изучения проблемы.
Значительно разнятся и оценки значения масонства от почти полного отрицания до безмерного восхваления. Известный нам Вернадский в последней части тезисов диссертации заключил о его «заметном следе в истории русского общества», который свел фактически к «попытке организации такового из-за политического недовольства Екатериной в виде завязывания вокруг Новиков-ского кружка «русского общественного мнения», что не подкрепляется данными. Столь же голословно утверждение, будто «работа» масонства (особенно мистического) имела громадное значение для выработки устойчивого типа русского образованного человека с его сознанием «внутреннего мира в противовес внешнему». На самом деле неверно вести речь о каком-то типе, к тому же в такой постановке смыкающемся полностью с подходами христианства, точнее православия. Трудно обнаружить в масонстве и «генезис славянофильства», исходившего из идеалов допетровской Руси'*. Конечно, еще хорошо, что ученый не счел объект своего рассмотрения однозначно прогрессивным явлением.
В свете анализируемых документов и фактов неверно ни преувеличивать весомость Ордена «вольных каменщиков», приписывая ему некую прогрессивность, ни относить его к негативным факторам. На любое явление, полагаем, надо смотреть в динамике его развития, причем не изолированно, а в контексте особенностей эпохи. Обострение социальных трений в стране, либеральных и сугубо мистических идей приводило к усилению фрондерских настроений в масонской среде, отражая и соответствующую эволюцию оппозиции аристократии самодержавию, которая, однако, ограничивалась пассивными формами предъявления государям проектов реформ, не учитывающих особенностей жизни и потому остававшихся невостребованными. На почве неосуществленных надежд на появление мудрых монархов росли мистические всходы, уводившие московских мартинистов в непроходимые дебри средневекового консерватизма при отторжении всякого стремления к проведению подлинно необходимых стране реформ. Крупный русский ученый, деятель французского масонства, лапидарно писал: «Вопреки долго державшемуся мнению, русское масонство XVIII в. не только не выступило с проповедью освободительных идей, но совершенно отказалось от каких-либо забот о нашем общественном и политическом обновлении»1.