Конечно, все это было еще случайно, разрозненно, оставалось без
влияния, так что говорить об историческом значении этой частной переписки Фонвизина так же трудно, как и преувеличивать историческое значение той критики «вольтерианства», какая раздавалась в то время со стороны масонов. Все это были случайные или еще пока поверхностные реакции, до настоящей критики Европы еще далеко, — однако в свете всего, что впоследствии выдвинула русская мысль, и эти беглые заметки
любопытны.
По существу проблема Европы впервые встала перед русским сознанием благодаря французской революции. Ей долго не придавали большого значения или отделывались случайными репликами (необыкновенно характерны в этом отношении «Письма русского путешественника» Карамзина, — в них время от времени касается Карамзин французской революции, но скользит мимо или ограничивается какой–либо сентенцией), лишь значительно позже Карамзин написал о французской револю
16
ции свои знаменитые патетические строки, которые сочувственно цитировал впоследствии Герцен; мы приводим их ниже[8].
В «Переписке московских масонов XVIII века», изданной Барсковым**, мы находим любопытное свидетельство того, как постепенно случайные и отдельные замечания о французской революции сменяются тревожной думой. Еще в 1790 году И. В. Лопухин довольно спокойно говорит о том, что «дух ложного свободолюбия сокрушает многие в Европе страны»; как бы между прочим отмечает он, что «гнев Божий обрушился на Францию» (письмо от 10 июня 1791 года), а в письме от марта 1792 года он уже пишет: «У нас все занимаются французской революцией… таковы планы новомодной философии! Мой друг, я часто, размышляя, скорблю, предвидя страшные последствия». Месяцем позже тот же Лопухин пишет: «Все занимаются состоянием несчастного ослепленного французского народа и злодействами их тиранов». А. М. Кутузов (масон) писал немного позже: «Новые XVIII века каннибалы. Что я назвал Францию обитательницей каннибалов, сие нимало не излишне».
Действие французской революции на русские умы было очень продолжительным, как это видно из истории русской журналистики, — эта тема долго еще тревожила различных людей. Мы найдем даже у Державина отзвуки этих впечатлений; вот характерные строки у него о Франции: От философов просвещения, От лишней царской доброты Ты пала в хаос развращения И в бездну вечной срамоты…***
Изучение того, как отразилась французская революция в русской журналистике конца XVIII и начала XIX века, еще не сделано, и мы приведем лишь некоторые данные, очень, однако, характерные.
В 1795 году Карамзин в «Переписке Мелидора к Филарету» впервые в русской литературе обобщил и выразил горестное удивление русских людей перед событиями, совершавшимися во Франции. Очень характерно здесь то, что для Карамзина, как и для масонов, французская революция имела не только местное значение, но связывалась уже со всей системой европейской цивилизации. «Кто более нашего, — пишет он, — славил преимущество XVIII века, свет философии, смягчение нравов, всеместное распространение духа общественности, теснейшую и дружелюбнейшую связь народов?.. Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой, умозрения с деятельностью… Где теперь эта утешительная система? Она разрушилась в самом основании…
Еще характернее другое замечание Карамзина в его письмах, где он скорбит, что «французы ныне думают о революции, а не о памятниках любви и нежности». Карамзин не только избегал говорить о темных сторонах тогдашней эпохи, но он мало и примечал их; лишь позднее со всей горечью пережил он французскую революцию.
17
Кто мог думать, ожидать, предвидеть? Где люди, которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Век просвещения, я не узнаю тебя; в крови и пламени, среди убийств и разрушений я не узнаю тебя… Сердца ожесточаются ужасными происшествиями и, привыкая к феноменам злодеяний, теряют чувствительность. Я закрываю лицо свое!..»
8
'Вот типичный отрывок из письма от 28.VIII. 1791 г. из Берна*: «Встретился я с графом д'Артуа… он недурен собой и хочет показаться веселым, но в самых его улыбках видно стесненное сердце. Такие–то перемены бывают в жизни человечества». Эта меланхолическая сентенция не содержит в себе и намека на будущие размышления Карамзина.