[64] Почтенными исключениями являются также работы русских — Н.И. Ка- реева и Б.М. Эйхенбаума — и французских авторов: Э. Омана (Е. Haumant) и Альбера Сореля (Albert Sorel). А из хоть сколько-нибудь ценных монографий об этом вопросе могу назвать лишь две. Первая — «Философия истории Л.Н.Толстого», написанная В.Н. Перцовым (см.: «"Война и мир": сборник», под ред. В.П. Обнинского и Т.И. Полнера. М., 1912). Мягко попеняв Толстому за темные места, преувеличения и непоследовательность, автор проворно переходит к безобидным общим соображениям. Вторая книга — «Философия истории в романе Л.Н.Толстого "Война и мир"», опубликованная в «Русской мысли», июль, 1911 [отдел 2-й], стр. 78-103), написана М.М. Рубинштейном с гораздо большей тщательностью, но в конечном счете не говорит читателю ничего нового. Совсем иначе считал Арнольд Беннетт — но его мнение стало мне известно, лишь когда работа над очерком была позади: «Вторая часть Эпилога полна здравых мыслей, недоучки так рассуждать не способны. Конечно, критики правы, эту вторую часть разумнее бы изъять из текста — согласен. Да только нельзя было Толстому изымать ее. Ради нее написана вся книга». (The Journals of Arnold Bennett, ed. Newman Flower (London etc, 1932-3),
[65] Выражение «проклятые вопросы» в России девятнадцатого столетия стало повседневным. Оно обозначало главнейшие нравственные и общественные вопросы, о коих каждому честному человеку, в частности, каждому писателю, положено было рано или поздно задуматься — а затем встать перед выбором: либо влиться в борьбу, либо отвернуться от сограждан, осознавая ответственность за такой поступок. [Хотя словом «вопросы» широко пользовались, обозначая им дела общественные, уже в 1830-е годы, похоже, что именно это сочетание — «проклятые вопросы» — только в 1858 году ввел в обиход Михаил Илларионович (Ларионович) Михайлов, передав им гейневское выражение «die verdammten Fragen» из переведенного стихотворения «Zum Lazarus» (1853/1854 гг.) {К Лазарю. «Брось свои иносказанья...» — Примечание переводчика}.См.: Стихотворения Гейне. «Современник», 1858, № 3, стр. 125 и Heinrich Heines Samtliche Werke, ed. Oskar Walzel (Leipzig, 1911-20), III 225. С другой стороны, Михайлов мог использовать уже бытовавшее сочетание русских слов, безукоризненно точно передававшее гейневский речевой оборот, но я пока что не встречал его опубликованным в изданиях, выходивших до 1858 года. — Генри Гарди].
[66] Распоряжения, изданные для законоведов. [Наказ Ея Императорского Величества Екатерины II Комиссии о составлении проекта нового Уложения {Свода законов}. 1767 г. — Примечание переводчика].
[67] Т XLVI стр. 4-28 (18-26 марта 1847 г.)
[68] Там же. — Руссо: стр. 126, 127, 130, 132-134, 167, 176 (24 июня 1852-28 сентября 1853), 249 («Журнал ежедневных занятий», 3 марта 1847); Стерн: стр. 82 (10 августа 1851), 110 (14 апреля 1852); Диккенс: стр. 140 (1 сентября 1852).
'Там же, стр. 123 (11 июня 1852).
[70]Там же, стр. 141-142 (22 сентября 1852).
[71] Философические замечания на речи Ж.-Ж. Руссо (1847). Т I стр. 222, оттуда же и следующие две цитаты.
[72] В.Н. Назарьев. Люди былого времени. «Лев Николаевич Толстой в воспоминаниях современников». М., 1955.1, стр. 52.
[73] Там же, стр. 52-53.
[74]Н.Н. Гусев. Два года с Л.Н.Толстым... М., 1973, стр. 188
[75] Война и мир. Эпилог, часть I, глава 1 (см. окончание). Т XII, стр. 238; В 1248
[76] «Война и мир». Т. 2, часть 3, глава 1. Т X, стр. 151; В 453.
[77] Ср. с «символом веры», изложенным в знаменитом — и навязчиво морализирующем — «Предисловии к сочинениям Гюи де Мопассана» (1893-1894, Т XXX, стр. 3-24) — чьим гением, вопреки всему, Толстой восхищался. Гораздо хуже думает он о Бернарде Шоу, чью социальную риторику зовет «избитыми пошлостями» (см. дневниковую запись от 31 января 1908 г., Т LVI стр. 97-98).
[78] «Война и мир». Т. 2, часть 3, глава 1. Т X, стр. 151; В 453.
[79] Один из русских критиков Толстого, уже упоминавшийся в предыдущих примечаниях М.М. Рубинштейн, пишет: всякая наука пользуется хотя бы несколькими до конца не проясненными понятиями, анализ коих относится к области иных дисциплин, и «власти» просто выпало оставаться стержневым историческим понятием, пока еще не получившим определения. Но Толстой настаивает на том, что вообще никакой иной науке не дано «определить» понятия власти — поскольку под пером историков оно стало ничего не значащим термином: не понятием, а «пустышкой» — vox rtihili [бессмысленным выражением. Дословно: гласом несуществующего. — Примечание переводчика].