И тут кому-то пришла в голову идея Ваню разыграть. Они взяли футбольный мяч и одеяло, выложили их на Ванькиной кровати в виде женской фигуры и погасили свет. А надо сказать, что при всей своей застенчивости в женском обществе, Ваня в мужской компании был нормальным парнем и не отказывал себе в удовольствии сказать крепкое слово. Поэтому, когда он с ворохом чистой посуды вошел в темную комнату, то сказал, как мужчина:
– Ой, еп-тать, вы уже спите?!
Ему сказали:
– Тихо, Ваня, не ругайся матом!
Ваня, конечно, спросил:
– А фули?
– Ваня, – говорят ему, – тебе сказали: не ругайся матом, у нас женщина!
– Какая еще на фуй женщина?
– Молчи, идиот! И веди себя прилично. У нас женщина в комнате!
– Да где она, эта женщина?
– Понимаешь, пока ты посуду мыл, с пятого женского этажа пришла пьяная…
А в общежитии, надо сказать, первые четыре этажа действительно занимали мужчины, а пятый этаж – девушки, студентки актерского, киноведческого и экономического факультетов.
– Пришла, – говорят Ване, – какая-то женщина, ну настолько пьяная – мы не знали, что с ней делать. А она увидела твою пустую койку, легла и тут же уснула, мы ее одеялом накрыли.
Тут у Вани случился шок. Он замер с посудой в руках, как в столбняке.
– Ваня, – ему говорят, – ну что ты стоишь? Проходи.
Ваня подошел к столу, аккуратно поставил эту посуду. Она задребезжала. Ваня окаменел. А в комнате, надо заметить, стояли только шкаф, низкий столик и четыре койки без спинок, причем – по моде того времени – это были одни матрацы на кирпичах. И ничего больше, сесть негде. Делалось это с тем тайным умыслом, чтобы гости женского пола сразу приседали «у койку». Ему говорят: «Ванька, садись». Но Ваня не может сесть на свою кровать, в которой женщина лежит. Это просто выше его понимания. Табу. Женщина для него – это существо неземное.
И Ванька, вне себя от переживаний, стал ходить по комнате. На цыпочках. А остальные охламоны катаются под своими одеялами в немой истерике от хохота. И так продолжалось час. Наконец кто-то не выдержал, заржал, и все просто попадали со своих коек от смеха.
Ванька включил свет, подошел к своей койке, сорвал одеяло. «Ах вы суки! гады! сволочи! мерзавцы!» Высказал о них все, что умел. А Володя Акимов встал со своей койки, подошел к столу и говорит:
– Ванька, по-моему, ты посуду плохо вымыл. Смотри, она вся жирная.
Ваня говорит:
– Как жирная? Нормальная посуда.
– А ты проведи пальцем! – И Акимов проводит пальцем по тарелке. – Смотри, у меня на пальце жир. И из этого мы должны завтра есть, что ли? Нет, Вань, мы так не договаривались, ты извини. Когда я мою посуду, у меня все чисто.
– Но там мыла не было!
– Ваня, это уже твои проблемы – есть мыло, нет мыла. Мы едим из чистой посуды. Я, когда дежурю, нахожу мыло и мою как следует, и Валерка моет, и Сережка Соловьев – уж на что интеллигент, а тоже с мылом моет посуду! А ты что – лучше нас, что ли? Иди и перемой.
– Да ладно вам! Я спать хочу…
Тут все возмутились:
– Нет уж, Ваня, это непорядочно с твоей стороны – ложиться спать, когда посуда не вымыта. Иди и перемой, будь мужчиной!
И Ванька, проклиная их всех и чертыхаясь, собирает посуду и уходит на кухню. А Володька тут же срывается, бежит на пятый этаж, влетает в комнату своей сокурсницы Гульнары Гасановой. Гульнара, надо сказать, уже спала – полуголая, в какой-то комбинации, тоненьких трусиках. Он ее хватает, тащит за руку и на ходу объясняет, в чем дело. Гульнара кричит: «Дай я оденусь!» – «Не надо! Бегом! Скорей!» И Акимов, пользуясь своей медвежьей силой, просто на руках тащит ее вниз, на четвертый этаж. Прибегает в 401-ю комнату, приносит Гульнару, укладывает ее в Ванину койку, накрывает с головой одеялом, гасит свет и ныряет в свою кровать. В этот момент входит Ваня с ворохом посуды.
– Вашу мать, вы меня заставили…
Ему говорят:
– Цыть, Ваня, у нас женщина!
– Какая еще женщина?! Ладно вам! Хватит!
– Ваня, понимаешь, пока тебя не было, с пятого этажа пришла пьяная женщина. Мы не знали, что с ней делать. А она увидела твою пустую койку, легла и тут же уснула, мы ее одеялом накрыли.
Ваня с грохотом ставит посуду на стол и говорит:
– Да? Накрыли? Вы меня что – уже полным идиотом считаете? – И эдаким гоголем подходит к своей койке. – Если бы это была женщина, у нее бы жопа как-то выделялась, грудь! А здесь ни сисек, ни жопы, все ваше одеяло провалилось! Эх, вы, лопухи! Даже муляж приличный сделать не можете! Что вы вообще понимаете в женщинах? Вот у нас в Крыму женщины! Она идет, ее бюст за версту видно! А тут?!
Размахнулся и со всей силой – Гульнару по заднице. Гасанова в своей короткой рубашке выскакивает из койки. У Вани глаза вылезают из орбит, он превращается в соляной столб. А Гасанова с визгом, криками и проклятиями улетает наверх, на пятый этаж. Ваня продолжает стоять, как молнией пораженный. С народом, можешь себе представить, какая истерика. Все просто катаются по полу. А Ваня стоит с открытым ртом и не может произнести ни слова. Глаза у него выпученные, безумные, а дыхание отсутствует. Как у монаха, который вдруг увидел обнаженную красавицу.
А когда после всеобщего двадцатиминутного хохота Ваня начинает приходить в себя, он слышит такие слова Сережи Соловьева:
– Слушай, Ваня, а по-моему, ты посуду все-таки плохо перемыл, она жирная…
И Ванька в каком-то трансе, как сомнамбула, собирает всю посуду и снова уходит на кухню, неся в своей девственной душе образ полуголой Гасановой.
Не надо пояснять, что тут же снова берутся футбольный мяч, одеяло, все выкладывается, как положено, и, когда Ванька входит с ворохом посуды и, естественно, с матом, потому что на кухне он слегка оклемался, обрел дар речи и вспомнил великий и могучий русский язык, ему опять:
– Ваня, тихо!
– Что такое?
– Ваня, понимаешь, пока ты мыл посуду, с пятого этажа пришла пьяная женщина. Мы не знали, что с ней делать. А она увидела твою пустую койку, легла и тут же уснула, мы ее одеялом накрыли.
Ваня, должен тебе сказать, не спал всю ночь. Он так и стоял над своей кроватью.
История сороковая
Омар и Нана
– И еще одна история из вгиковской молодости – про Омара Гвасалия и Нану N.
На третьем курсе у нас была производственная практика. Она состояла в том, что студенты режиссерского отделения разъезжались по киностудиям и работали там мальчиками на побегушках. Практически это были бесплатные рабы при съемочной группе. Я такого себе позволить не мог и поехал на Ленинградское телевидение, где я работал до поступления во ВГИК три года, сделав грандиозную карьеру от рабочего-монтировщика сцены до ассистента телеоператора. Поэтому я туда вернулся уже в качестве молодого гения. А там, как всегда на телевидении, бардак и очередная пертурбация. И во время этой пертурбации оказалось, что в политической редакции некому делать документальный фильм о молодежи. Я, естественно, быстро прибежал в первые ряды, предложил свои услуги. И как ни странно, мне эту работу дали, наверно, потому, что на телевидении в то время никаких профессионалов вообще не существовало.
Фильм должен был называться «Чти сына своего» и поведать о том, как известные деятели культуры Ленинграда относятся к молодежи и как, по их мнению, эту молодежь нужно воспитывать. Для начала мне эта авантюра показалась заманчивой, но я, как человек ленивый и привыкший к коллективному кинематографическому творчеству, позвал в Питер своего постоянного соавтора, сокурсника и друга Омара Гвасалия. Омар был человеком совершенно замечательным, умным, талантливым и более прочно, чем я, стоял на ногах, лучше знал жизнь. А я был более эрудированным и просвещенным в искусстве и литературе, и мы взаимно друг друга дополняли, сделали во ВГИКе несколько совместных студенческих спектаклей, и у нас сложился творческий альянс. Короче, Омар приехал в Ленинград, поселился у меня в квартире, и мы с ним честно поделили мою зарплату. Она была огромной – целых 60 рублей!
Съемки фильма проходили легко и весело. Мы пригласили каких-то академиков, писателей, поэтов, композиторов, и они стали рассказывать нам всякие байки о воспитании молодежи. Истратив почти всю пленку, мы просмотрели этот материал в зале, сделали даже несколько пробных монтажных склеек, и тут я понял, что это полная лабуда. Обыкновенная телевизионная халтура, которая каждый день идет на телеэкранах. А мы были люди молодые, у нас были амбиции, мы уже были знакомы с Годаром, Феллини, Антониони, Жаном Вито. И хотелось сделать что-то выдающееся, перевернуть кинематограф. Я говорю Омару: