После того велел купец все прибрать в новом доме, и стали готовиться к новоселью. Напекли всего, наварили, нажарили.
Собрали гостей. Всяких кушаний, вин да угощенья столько наставили — столы ломятся! Пей, ешь, чего душа пожелает.
Солдата посадил купец на почетное место и потчует, как самого дорогого гостя:
— Угощайся, служивый! Век твою услугу помнить буду!
Пир затянулся до рассвета. А как пробудились, стал солдат в дорогу собираться.
Купец его уговаривает:
— Не торопись, поживи́ у меня. Погости еще хоть неделю!
— Нет, спасибо, и так долго гостил. Надо мне домой скорей попасть.
Насыпал ему купец серебра полный мешочек:
— Вот тебе на обзаведенье!
А солдат ему говорит:
— Я человек одинокий, и есть еще во мне силы. Сам себя прокормлю. Раздай это серебро нищим да убогим, а мне ничего не надо.
Послали молодцев по городу нищих скликать. Потянулись убогие к купеческим хоромам, и каждому солдат по горсти серебра дал.
— Видишь, — солдат говорит, — сколько мы слез осушили, сколько радости людям дали — ро́вно и солнышко стало ярче свети́ть. И у самих на душе будто праздник!
Потом простился с купцом, вскинул чудесную котомку да пустой мешок свой на плечи и отправился в путь-дорогу.
Шел он долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — и пришел на родимую сторону.
Увидал с пригорка свою деревню, и стало ему весело да легко. Поприбавил шагу, сам во все стороны поглядывает:
— Экая красота кругом! Во многих я землях побывал, сколько разных городов да сел повидал, а лучше нашего места и на всем белом свете не сыскать!
Подошел солдат к своей избе. Поднялся на крылечко, постучался. Встретила его древняя старуха. Кинулся к ней солдат, обнимает.
Старуха сына узнала, плачет и смеется от радости:
— Всё тебя, сынок, старик вспоминал, да вот не привелось поглядеть, не дождался! Годов уже пять прошло, как схоронили его.
Потом старуха спохватилась, стала хлопотать, а солдат уговаривает:
— Ни о чем не беспокойся. Теперь моя забота тебя беречь да покоить.
Котомку раскрыл — всего достал, на стол поставил, потчует мать:
— Пей, ешь досыта!
На другой день опять котомку раскрыл, натряс серебра и стал за дела приниматься. Избу новую поставил. Купил корову да лошадь, завёл все, что надо по хозяйству. А потом приглядел невесту, женился и стал жить-поживать, хозяйствовать. Старуха мать внуков нянчит, не нарадуется на сына.
Прошло так годов шесть ли, семь ли… Занемог солдат, лежит день, другой и третий — не пьет, не ест. И все ему хуже и хуже. На третий день увидал — возле постели Смерть стоит, косу точит, на солдата поглядывает:
— Собирайся, солдат! За тобой пришла. Сейчас уморю тебя.
— Погоди, дай мне пожить еще тридцать годов! Детей выращу, сыновей поженю, а дочерей замуж выдам да внучат дождусь, погляжу — тогда и приходи, а теперь недосуг мне умирать.
— Нет, солдат, не дам и трех часов тебе прожить.
— Ну, коли нельзя прожить тридцати годов, повремени хоть три года! Мало ли у меня дел! Надо все переделать.
— Не проси — не дам тебе и трех минут жизни, — отвечала Смерть.
Солдат не стал больше ни о чем просить, а умирать ему неохота. Изловчился, достал кое-как из-под изголовья чудесную котомку. Открыл ее и крикнул:
— Полезай!
Только успел вымолвить, как чувствует: полегче стало. Оглянулся — нет Смерти на прежнем месте. Заглянул в котомку, а Смерть уже там сидит.
Солдат покрепче завязал котомку, и совсем ему полегчало, на еду потянуло.
Встал с постели, отрезал ломоть хлеба, посолил и съел. Потом выпил ковшик квасу — и совсем поправился.
— Не хотела ты, безносая, со мной по-до́брому говорить, узнаешь теперь, как с русским солдатом тягаться!
Слышит из котомки голос:
— А чего ты со мной сделаешь?
Солдат отвечает:
— Хоть и жалко мне котомки, да делать нечего — придется с нею расстаться. Пойду сейчас утоплю, тебя в гнилом болоте, а из котомки тебе век не выбраться!
— Выпусти меня, солдат! Дам тебе три года жизни.
— Ну нет, теперь уж не выпущу!
Смерть беспокоится, просит:
— Выпусти! Так и быть, живи еще тридцать лет.
— Ладно, — говорит солдат, — выпущу тебя, коли все тридцать годов людей не станешь морить.
— Так не могу, — отвечает Смерть. — Как мне жить, если никого морить не стану?
— Все эти тридцать годов грызи ты пенья, коренья да камни на полях.