Не вытерпел Иван и говорит: «Пойду я от вас, батюшка и матушка, если найду вас глупее на свете, то назад ворочусь, а не найду — не ворочусь!»
Вот идет Иван и видит: два мужика над бревном трудятся — что есть силы за концы тянут. «Что вы это, братцы, делаете?» — «Да вот, — говорят, — бревно коротко, вытянуть хотим.»
Посмеялся Иван над глупыми людьми и пошел дальше. Идет и видит: баба что-то решетом в избу носит. «Что это ты, тетушка, решетом носишь?» — «Свет, родимый, ношу, свет! — отвечает баба. — Чтобы по ночам лучины не жечь».
Посмеялся Иван над глупой бабой и пошел дальше. Идет и видит: баба над курицей что-то хлопочет. «Что это ты, тетушка, с курицей делаешь?» — спрашивает Иван. «Да вот, родимый, у курицы соски ищу, молочка подоить, цыплят покормить!»
«Ну, — думает Иван, — много есть на свете дураков!» И воротился к отцу с матерью.
96. Мужик и заяц
Бедный мужик, идучи по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит: «Вот когда заживу домком-то! Поймаю этого зайца да продам за четыре алтына[119], на те деньги куплю свинушку, она принесет мне двенадцать поросёночков; поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати; я всех приколю, амбар мяса накоплю; мясо продам, а на денежки дом заведу да сам оженюсь; жена-то родит мне двух сыновей — Ваську да Ваньку; детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да приказы давать. «Эй вы, ребятки, — крикну, — Васька да Ванька! Шибко людей на работу не гоните: видно, сами бедно не живали!»
Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом-то со всем богатством, с женой и детьми пропал…
97. Иванушка-дурачок
Были-жили старик со старухою; у них было три сына: двое умных, третий — Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха ржаных клёцок и говорит дураку: «На-ка, снеси эти клецки братьям, пусть поедят!»
Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям. День был солнечный — только вышел Иванушка за околицу, увидел свою тень сбоку и думает: «Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает — верно, клецок захотел?»
И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет. «Эка ненасытная утроба!» — сказал дурачок и пустил в нее горшком: разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям — те его спрашивают: «Ты, дурак, зачем?» — «Вам обед принес». — «Где же обед? Давай живее!» — «Да, вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек да все и поел!» — «Какой такой человек?» — «Вот он! И теперь рядом стоит!»
Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли в деревню обедать.
Принялся дурачок пасти; видит: овцы разбрелись по полю, он и давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радёхонек — славное дело сделал! Братья пообедали, воротились в поле: «Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?» — «Да почто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!» — «Постой, еще не так умаешься!» — говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!
Ни много, ни мало прошло времени, послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли — целый воз навалил всякой всячины! Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет — не везет… «А что, — думает себе Иванушка, — ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже четыре, так стол-от и сам добежит!»
Взял он стол и выставил на дорогу. Едет-едет, близко ли, далёко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» — подумал дурачок. Выставил блюда с едой наземь и начал потчевать: «Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье».
А сам все вперед да вперед подвигается. Вот едет Иванушка перелеском, а по дороге всё пни обгорелые. «Эх, — думает, — ребята-то без шапок, ведь озябнут сердечные!» Взял и понадевал на них горшки да корчаги[120].