Герой действует в знакомой сказочнику и окружающим обстановке. Молодой охотник живет у таинственного старика за каменной стеной. Вот он открывает дверь в стене, выходит на волю — и перед слушателями знакомый таежный пейзаж. Иван купеческий сын, желая заняться своим «прежним ремеслом»- охотой, просит старушку: «Приготовь мне, бабушка, котомочку, я займусь опять прежним ремеслом… Взял Иван купеческий сын котомочку и старую заржавленную винтовочку и пошел он в лес охотиться»[19].
Путешествие, бродяжничанье — обычное занятие героев сибирских сказок. Иван купеческий сын «пришел на базар, купил котомочку сухарей, котелок, повареночку, все это привязал к котомочке и пошел в лес. Давай ходить по лесу»[20] (сказка Магая «Чудесная винтовка»). В сказке «Жар-птица и царь Ирод» героя собирают в дорогу: «Напекли ему разных подорожников, полный куль пельменей да пирожков наклали, сухарей насушили, на всякий случай арушень дали, и отправился он в дорогу дальнюю»[21]. На эту черту сибирского колорита указывал Л. В. Гуревич в творчестве Н. Н. Мурашева, П. А. Петренко, П. Г. Кибирева[22].
«Бродяжья стихия, — указывал М. К. Азадовский, — сказывается в сибирских сказках (особенно в ленских и забайкальских) большим количеством скитальческих мотивов. Сплошь и рядом в различных трудных случаях жизни, когда приходится спасаться от несправедливого гонения, герои уходят в лес, „тайгу“, бродяжить или „странствовать“[23]. Позднее эти наблюдения в отношение ленских сказок были подтверждены и углублены Е. И. Шастиной, которая впервые в сказковедении поставила вопрос об особой социально-биографической типичности, вообще характерной для определенной части сибирского и, в частности, ленского населения начала столетия, вынужденного жить бродяжничеством, добывать пропитание какими-либо случайными способами»[24].
В сибирских сказках реалистически описываются трудности пути. Сложно приходится бродягам в условиях сибирской тайги.
С мотивом скитальчества связан мотив приюта прохожего. «Вышел Иван купеческий сын в одну деревню, деревня была ему незнакомая. Он попросился у одной старушки ночевать. Вечером он со старушкой досидел допоздна. Он рассказал ей свое похождение, она тоже рассказала про свою молодость как она жила, и случайно рассказала ему про государство, — не то сказка, не то быль, — что есть у царя дочка неописанной красоты»[25]. Это типичная для Сибири картина ночевки в чужой деревне, ночные разговоры с хозяйкой. И далее, очутившись в царстве красавицы, герой опять стал искать приют: «Пошел по улице и думал, где бы в таком укромном месте устроиться на квартирке. Он нашел одинокую старушку и стал проситься на квартиру. Она его пустила»[26].
Местный колорит в сибирских сказках сказался и на передаче пейзажа. Обычно в сказке пейзаж, как правило, отвлеченный, нереальный, застывший (крутая гора, дремучий лес, синее море, непроходимые болота). В сибирских сказках довольно часто дается яркая картина местной природы, одним из характернейших элементов которой является тайга. Герои любят тайгу, охотятся в тайге, блуждают по тайге. Тайга спасает их в критические минуты, тайга становится местом действия.
Мотив попадания героя в дремучий лес — тайгу имеет древние корни. Восходит он, как отмечает В. Я. Пропп, к обряду инициации. «Герой сказки, будь то царевич или изгнанная падчерица, или беглый солдат, неизменно оказывается в лесу. Именно здесь начинаются его приключения. Этот лес никогда ближе не описывается. Он дремучий, темный, таинственный, несколько условный, не вполне правдоподобный». И далее: «Сказочный лес, с одной стороны, отражает воспоминание о лесе как о месте, где производился обряд, с другой стороны, — как о входе в царство мертвых. Оба представления тесно связаны друг с другом»[27].
Тайга в сибирских сказках чаще всего — конкретное место действия, а не граница, отделяющая иной мир. Описание конкретизировалось, приобрело реальные черты, отразившие локальный элемент.
Воздействие лесного быта проявилось, в частности, в том, что избушка в сибирских скачках утратила свой зооморфный вид, связанный с обрядом инициации. Традиционный быт сибирского крестьянства оказал влияние на первоначальный образ. В Сибири пашня, пастбище, сенокос находились, как правило, далеко за пределами деревни. На пастбищах строились для пастухов избушки (заимки), а в тайге — зимовья, где охотники могли жить зимой. Поэтому-то в сибирских сказках вместо избушки на курьих ножках встречается чаще всего лесная обыкновенная избушка. Герой разыскивает царя Ирода: «День прошел, второй кончился. Видит, на краю леска домик стоит и бабка около ворот сидит, семечки лущит, на него поглядывает»[28]. В сказке баргузинского сказочника В. И. Плеханова о Бове-королевиче царь посылает Бову на заимку, где он должен пасти скот[29]. У Антона Чирошника в сказке «Марья-царевна»: «Была весна, пришлось безводной местностью идти, задолила его жажда, до того жажда — пересохло в роте. Хоть бы где заимочка, воды бы разжиться»[30].
23
Азадовский М. К. Сказки Верхнеленского края. — «Сибирская живая старина», 1924, вып. 2, с. XV–XVI.