На склоне лет, подводя итоги жизни, Тимошенко писал: «Теперь, через сорок лет, обдумывая причину наших достижений в Америке, я прихожу к заключению, что немалую роль в этом деле сыграло образование, которое нам дали русские высшие инженерные школы». Вот такое дело. Где эти школы теперь?
В Америке учредили медаль его имени, там до сих пор инженерное образование ведут с оглядкой на него, пишут статьи на тему, «что бы сказал мистер Тимошенко» об американской подготовке инженеров.
Степан Прокофьевич умер в немецком городе Вуппертале, где провёл свои последние годы вместе с дочерью Анной Хельцельт-Тимошенко.
Свидетельства о сокровенном
Приведу тут несколько впечатлений Степана Тимошенко об Америке и американцах из книги воспоминаний:
«Это было мое первое путешествие через океан и всё для меня было ново… Здания мне не понравились. Вследствие высоты зданий было недостаточно солнечного света. Особенно плохо обстояло дело с освещением на улицах, по которым проходили надземные городские железные дороги. Меня поразили металлические конструкции этих дорог. Внешний вид их был безобразен. Конструкции поражали своей технической безграмотностью и были по моему мнению опасны для движения. При прохождении поездов и особенно при их торможении на станциях раскачивания этих конструкций достигали совершенно недопустимых пределов. О безграмотности американских инженеров я уже раньше составил себе некоторое представление, изучая провалившийся мост в Квебеке. Но всё же не предполагал, что надземная железная дорога Нью Йорка построена настолько безграмотно.
Расположился поудобнее у окна, чтобы смотреть Америку… Оказалось, что между Нью Йорком и Филадельфией смотреть было не на что. Шли какие‑то болота, пустыри. Возделанных полей, вроде европейских, не было. Не видно было и наших деревень. Встречались городки. Жители их землей не интересовались, жили чем‑то другим. Уюта вокруг домиков никакого – ни цветов, ни садиков.
…Вот один показательный факт, в силу обстоятельств один русский инженер оставил службу в конторе и поступил на какой‑то завод молотобойцем. Выяснилось, что при крепком телосложении он зарабатывал физическим трудом больше, чем трудом инженера. Видно, что привилегия, которыми пользуется умственный труд в Европе, в Америке не существует.
Для получения нужных для моей работы книг и для чтения технических журналов я отправился по совету в библиотеку Института Франклина. Хотя по технической литературе эта библиотека была одна из лучших в стране, но по количеству получаемых журналов она была беднее не только петербургских библиотек, но и мне хорошо знакомой библиотеки Киевского Политехнического Института. На иностранных языках почти ничего не было. Бедность эту легко объяснить. Инженерной литературой никто в Филадельфии не интересовался. При моих посещениях библиотеки я никогда не встретил там ни единого читателя.
В одно из запомнившихся мне утр мы очутились свидетелями дикого зрелища. У одного из зданий, оказавшегося студенческим общежитием, шло побоище. Дрались кулаками с ожесточением. Были и лица в крови и разорванное платье. Студенты старших курсов избивали вновь принятых в университет «фрешманов». Это, как нам объяснили, происходит в начале каждого учебного года. Побоища эти не всегда проходят благополучно. На следующий день мы читали в газете, что некоторых участников побоища пришлось отправить в больницу с серьёзными ранениями. Газеты осуждали такого рода студенческие традиции, но упоминали, что когда-то такие избиения «фрешманов» происходили и в Англии в самых аристократических университетах, в Кембридже и Оксфорде. Для нас все это было непонятно. В русских университетах такого не бывало.
Я встретился в инсттуте Вестингауза с инженером Петербургского Технологического Института Зворыкиным. По окончании Института он некоторое время занимался физикой во Франции. Во время революции он принял участие в колчаковском движении. Перебравшись в Америку, занялся вопросом передачи видимого на расстоянии (телевизьон) и, благодаря своей настойчивости, сделал в этой области значительные успехи.