Начал он с муромского протопопа Логгина, который, как и все ревнители, не слишком ладил с местным воеводой. Жена воеводы пришла к Логгину под благословение. Строгий ревнитель благочестия, посмотрев на разодетую, набеленную и нарумяненную дворянку, возьми и спроси:
— А не набелена ли ты?
Тут воевода и другая муромская знать, которым Логгин давно уже стал поперек горла, вступились за женщину. Кто-то сказал ему насмешливо:
— Что ты, протопоп, хулишь белила? Без белил не пишутся образа спасителя, богородицы, всех святых….
Логгин взвился и стал честить всех подряд:
— Мало ли какими составами пишутся образа… А если такие составы положить на ваши рожи, так вы и сами не захотите, — брякнул он, помимо прочего.
Воевода тут же написал на него донос — так, мол, и так, протопоп Логгин хулил иконы спасителя, богородицы и всех святых.
Дело дошло до Никона, и тот повелел отдать Логгина жестокому приставу. В июле 1653 года патриарх созвал у себя в крестовой палате собор для суда над Логгином.
Братия всполошилась. Неронов, приглашенный на собор, вступился за Логгина. Он кричал Никону:
— За что ты отдал его жестокому приставу? Услышит пристав про твой гнев и уморит его. Так-то ты относишься к человеку, облеченному священным чином?
Неронов потребовал доложить дело царю и просить его помочь собору разобраться во всем.
Вот тут-то Никон и проявил свое высокомерие, в конце концов погубившее его.
— Мне и царская помощь негодна и ненадобна, — сказал он, — я на нее плюю и сморкаю!
Наступило тягостное молчание.
— Владыко, не дело говоришь, все святые отцы и соборы призывали благочестивых царей на помощь себе… — пробормотал Неронов, а сам уже радостно выглядывал, кого бы привлечь в свидетели Никоновой дерзости. Конец, конец врагу! Митрополит ростовский Иона слышал, слышали и другие…
Но радость Неронова была преждевременной. Хотя царь и назначил по его доносу следствие, на новом соборе, собравшемся через несколько дней, никто слов Никона не подтвердил. Ни митрополит Иона, ни другие не желали ссориться с могущественным временщиком, и Неронова обвинили в клевете и оскорблении святителя.
В ярости он кричал, что Никон сам клеветник, что он любит клеветников и шепотников и жестоко наказывает безвинных…
На этот раз Никон был очень сдержан.
— Я сужу по правилам святых апостолов и святых отцов, — только и ответил он.
Помощники Никона вмешались в спор и стали говорить, что жена Неронова неистова, а сын украл у образа Казанской божьей матери серьги, подаренные царицей. У ревнителя благочестия и в самом деле были нелады в семье. Аввакум даже боялся за свою семью, потому что в доме Неронова пьянствовали и буйствовали.
Короче говоря, дело началось с придирки, вылилось в грубую и дерзкую перебранку и кончилось мелочным перемыванием косточек. Ни о каких высоких материях и речи не было на этих соборах, имевших столь трагичные последствия.
Неронов укорял Никона за то, что тот поносит Вонифатьева, что забыл он прежних друзей.
— Доселе ты друг наш был, а теперь на нас восстал. Иных ты удалил и на их место поставил других, а от них доброго ничего не слыхать.
Никон объявил Неронову, что на него подали челобитную попы и причетники его Казанского собора, обвинявшие своего протопопа в бесчинии и грубости. Неронов потребовал, чтобы челобитную прочли. Читать ее не стали, и тогда Неронов стал кричать, что Никон «когцунник, празднословец, мучитель, лжец».
Теперь состав преступления был — клевета, оскорбление «великого святителя». Неронова посадили под арест в Симоновом монастыре, потом привезли на патриарший двор, жестоко избили, сняли в соборной церкви скуфью, что означало запрещение служить, и отправили в ссылку в вологодский Спасокаменный монастырь, на Кубенское озеро.
И это было только начало.
Логгина расстригли в соборе в присутствии царя. Обряд лишения сана состоял в том, что с осужденного снимали священническую одежду, отстригали бороду и клок волос на голове. Когда с Логгина содрали однорядку и кафтан, он, как писал Аввакум, через порог в алтарь в глаза Никону плевал; распоясался, схватя с себя рубашку, в алтарь в глаза Никону бросил… «А в то время и царица в церкви была. На Логгина возложили цепь и, таща из церкви, били метлами и шелепами до Богоявленскова монастыря, и кинули в палатку нагова, и стрельцов на карауле поставили накрепко стоять».
Аввакум с Даниилом Костромским пытались еще раз воздействовать на царя и подали челобитную. Но царь твердо придерживался обещания, данного патриарху при поставлении, и снова передал челобитную Никону.
Даниила тоже расстригли, били и сослали в Астрахань, где уморили в земляной тюрьме. В столице царил террор. Одного за другим хватали ревнителей и рассылали их по тюрьмам в другие города. Подьячие патриаршего приказа ходили по церквам, прислушивались к разговорам, брали всех, кто был близок к арестованным. Прихожане из страха перестали ходить в церкви, где служила братия.
Царский духовник Вонифатьев затаился и молчал.
Расправа была жестокой, но по тем временам обычной. Надо думать, что и протопопы расправились бы с Никоном не менее жестоко, если бы не он, а они пришли к власти.
Когда Неронова в цепях и с цепями на шее везли по Москве, народ вышел провожать его, и многие плакали. А ведь совсем недавно суровых «ханжей и сусленников» ненавидели и даже били. Теперь же, когда власти расправились с ними, русские люди жалели их, а от сочувствия был всего один шаг до внимания их «бунтовщицким» речам.
И первым стал выступать перед народом Аввакум. Когда взяли Неронова, он пошел на паперть Казанской церкви читать поучения. Можно лишь догадываться, как и что говорил Аввакум; известно, что он «лишние слова говорил, что и не подобает говорити».
Тотчас явился в церковь патриарший протодьякон Григорий и подзадорил казанских попов:
— Разве вы не умеете читать поучения народу, что даете читать Аввакуму? Сами поучайте.
Как коршуны, следили за Аввакумом патриаршие люди, ожидая от него неверного шага. И он сделал его.
Обычно он оставался за главенствующего в церкви во время отлучек Неронова. 13 августа, в воскресенье, казанские попы, подзадоренные патриаршим протодьяконом, отняли у него «первенство».
— Первенство мне подобает по приказу батькову и по чину. Я протопоп, — сказал Аввакум.
— Протопоп ты в Юрьевце, а не нам, — ответил ему поп Иван Данилов.
На неверный шаг Аввакума толкнуло уязвленное самолюбие. Он мог бы еще примириться с казанскими попами, которые без Неронова стали прозябать, лишились корма из дворца, лишились многих богатых прихожан и потому уповали на связи Аввакума.
Он толкнулся в другие церкви, где от него отмахивались как от зачумленного. И тогда, собрав верных «овец», Аввакум стал служить в большом сарае на дворе у Неронова, в «сушиле».
— Бывают времена, когда и конюшня иной церкви лучше, — утешал Аввакум верных ему прихожан.
Это было уже преступление — нарушение всех церковных правил. Опрометью кинулся поп Иван Данилов на патриарший двор и сделал извет. Поп получил за донос подарок, сына его назначили в Казанский собор дьяконом. Выяснилось, что тот же поп Иван подбил других попов подать челобитную на Неронова патриарху.
В ночь на воскресенье 21 августа 1653 года патриарший стольник Борис Нелединский доказал свою верность Никону, вскоре сделавшему его боярином. С гиканьем ворвались его стрельцы в сушило, где Аввакум читал своим прихожанам перед заутреней «Беседы» Златоуста. Полетели на землю книги. Топча их, стрельцы стали теснить Аввакумово «стадо». Сам Нелединский подошел к Аввакуму, дал ему по шее и, схватив за волосы, потащил вон из сарая.
Человек сорок пригнали стрельцы на патриарший двор. Никон вышел на высокое крыльцо и проклял всех, а Аввакума велел привести к себе в крестовую палату.
Когда протопопа волокли к патриаршему двору, он взывал: «Надежда, не покинь! Упование, не оставь!», а как привели в крестовую, сердце загорелось. Патриарх и его дьяк Иван Кокошилов пробовали убеждать Аввакума, да куда там! Войдя в раж, он уже не сознавал, где находится. Патриарх не патриарх — теперь ему было все равно. Знай «косит несеянный плевел посреди пшеницы растущий».