Теперь, перечитывая Шукшина, я вижу в его рассуждении следы привычного разлома: "Так резко различаются русские люди: там, где Разин легко и быстро нашелся и воодушевился, там Львов так же скоро уронил интерес к делу"; "им овладела досада"; ему тяжко было "снова собираться с мыслью и духом". Но, при всем различии, тот и другой - русские люди, и Шукшин подмечает здесь важнейшую национальную черту, глубинную русскую драму.
Легко загораемся. И быстро гаснем. В непредсказуемой, головоломной, "незаконной" ситуации - азартные игроки. При угрозе проигрыша - мгновенные неудачники. Готовы на все плюнуть и начать все снова: на новом месте, в другой раз.
Поразительная уверенность, что места хаптит и что других разов будет навалом.
Поразительный переход из уверенности в уныние и из уныния опять в уверенность.
Поразительная неустойчивость и непредсказуемость: непредсказуемость для самих себя.
Вы скажете: а легендарная русская стойкость? А смертное стояние на Шипке? А русская готовность часами и сутками сидеть в окопе, выжидая выгодного момента для атаки, месяцами и годами жить в землянке, трудясь для победы? Широкий смысл этого национального качества общепризнан, но вот свидетельство конкретное, профессиональное: маршал Рокоссовский, родом поляк, отмечал способность русского солдата ждать - по контрасту с жолнежом польским, который в атаке отважен, да вот ждать не умеет: пан или пропал, и немедленно! Русский воюет привычно - на измор, на износ. Его главная, фундаментальная черта в войне - стойкость. Выстоять! Как в Бородинской битве, Толстым описанной. Как в 1941-м: стоять насмерть! Эту черту в ту пору патриотически отмечал даже такой антисталинист, как Солженицын. Мы, воюя, прежде всего стоим, и уж потом - пятимся, и уж потом - размахиваемся и "врезаем". И это воинское "стояние" - сродни, конечно, легендарному, двужильному, невменяемому русскому терпению.
Как же связать ртутную шукшинскую подвижность русской души - с этой бездвижностью стояния-сидения?
А вот так напрямую и связать. Связка на разрыве. Скобы на трещине. Желание взять в обруч, положить плаху, закрепить намертво, решить на вечные времена - от того же инстинктивного, звериного чувства нестабильности, неустойчивости, непредсказуемости. Чудовищный перевес импровизации над методичностью в основе характера (талант сильней ума), и чудовищные же усилия подавить этот безудерж - незыблемым, чугунным бездвижьем: укротить шатость крепостью (община сильней индивида).
Ощущение такое: не за что зацепиться, не на что опереться в "чистом поле". Тогда вбиваем кол и намертво держимся. Кто отойдет - предатель.
Сравнить с Европой. Самые "нерусские" в ней народы: англичане, французы, датчане, итальянцы. Там живущие, где морем, либо горами, либо реками - ограничено пространство. И в этом пространстве: на острове, полуострове - отстаивалось отграниченное однородное существование. Чем ближе к "серединке" (немцы в "середине" Европы), или к "проходному двору" (испанцы: хоть и "на краю", но - как "труба", по которой хлестали в Европу сарацины), или к "натуре" (норвежцы, у которых государственность была "чужая", шведская, а "своя" - лишь природа),- тем ближе характеры этих народов к русским, в которых играет именно "природа", "натура", и у которых земля - "проходной двор", которым смирять игрище стихий и воль приходится именно железной, давящей всякую волю "системой".
У русских никогда не было ни твердого места, ни древнего корня. На евразийской равнине с ветром гуляли ватаги, дружины и орды из края в край, вернее, без конца и края; кто откуда пришел, кто куда ушел,- иной раз просто некому было выяснять: все мешалось. Шли с юго-запада славяне, шли от "финских хладных скал" - варяги, шли из азиатских степей - татары, и смешивалось все, смешивалось: кудри черные и кудри белые (получались русые), носы горбатые и носы приплюснутые (получалось что-то среднее: "картошкой"), глаза карие, глаза синие, а уж про души и говорить нечего: полная "всеотзывчивость".
Те, что здесь смешались, и назвались - русскими. И страна назвалась Россией.
Что их свело вместе, что эту страну - скрепило?
Нужда свела вместе: вечная опасность удара сзади, сбоку, изнутри; вечный страх нашествия, междоусобия, непредсказуемого срыва.
Беда страну скрепила: бесконечные кровавые счеты между "своими", вечные оглядки на "чужих", непрерывное участие "чужих" в разборках между "своими", постоянное смешение своего и чужого.
Вопль о границах, о межах - в безграничном просвисте сквозящих "проходных дворов", зияющих дыр, незатыкаемых промежутков. Морок маргинальности: ползла империя "пятном на скатерти", растекаясь и впитываясь, пока на гигантском пространстве не сравнялось бессилие Центра идти дальше с бессилием окружающих народов идти на Центр. Тут стали чертить на песке границы, вбивать колышки, колы, колья, тянуть проволоку: сделалась Империя.
Национальная? Русская?
Никак нет.
Я же сказал: русских не было; были - славяне, финны, татары, немцы, литовцы, кавказцы. Русские - это те, что здесь смешались, те, что здесь остались, те, что на это согласились: назвали себя русскими.
Империя не была национальной. Ни по замыслу, ни по исполнению. По замыслу: не "русская" - "Московская", потом "Российская": мировой город, третий Рим - перехватчик кафолической, вселенской, всемирной идеи. По исполнению: из Центра - циркулярно - импульсы во все стороны: до Балтики и Крыма, до Варшавы и Аляски: присоединять и удерживать; но и на Центр же накатывались - циркульно - со всех сторон... зачем? Грабить? Грабить, конечно... когда усидеть не надеялись. А надеялись бы усидеть - так и сели бы! И все эти рейды - от польского похода бунташных времен до набега всякого очередного "Гирея" - были попытками вовсе не уничтожить Москву, а "стать Москвой". Как Аларих когда-то, наместник Иллирии "из рода Балтов",вовсе не уничтожить хотел Рим, а - овладеть им.
Так что надо бы нам переступить вполне понятную встречную враждебность к Тохтамышу, из-за которого сгорели наши бесценные древние летописи, и против всех Лжедмитриев, из-за которых чуть не пропала наша бесценная новоиспеченная династия, и понять: то была неотвратимая, геополитическая тяга народов осуществить центрирование жизни, общий порядок, ибо иначе - все истекало кровью. Удалось бы это татарам - и продолжили бы они наши летописи своими. Удалось бы полякам - сидели бы Ягеллоны на троне Романовых, славянской-то крови в Ягеллонах было не меньше. Ну, сложилась бы империя "Русско-Литовская". Либо "Московско-Казанская". И жили бы люди. Воевали-то - считанные годы, а "хорошовались", обнимались-целовались при встречах, торговали и женились, смешивались и пребывали - века.