У каждого из нас это общее понятие "немцы" разбивалось о личные привязанности, так что само это слово "немцы" лучше было бы не употреблять вовсе. Однажды я вляпался: сморозил, брякнул - и мое интервью выпорхнуло в печать со следующим пассажем: я, мол, немцев не люблю, но не могу не уважать, нас же, русских, невозможно не любить, а вот уважать трудно ...
Моя старинная, с университетских лет еще, приятельница, вышедшая замуж за немца, прочтя это, спросила с непередаваемо участливой интонацией: "Не любишь немцев?" Муж ее (замечательный человек, пылкий гедеэровец, влюбленный в Россию) не сказал ни слова, он только посмотрел, но этого взгляда хватило мне, чтобы сгореть от стыда.
Это вообще чудовищный риск: оперировать такими понятиями, как "немцы", "русские", "евреи", "негры" и т.п. Это такая же ловушка, как коллективное "покаяние".
"Без настоящего покаяния будем ходить горбатыми"?
А что это такое - "настоящее покаяние"?
"Мы не осудили своих палачей..."
Не понимаю. У меня нет "своих палачей", и я не уверен, что в это познеровскоре "мы" не вотрутся очередные кандидаты в будущие палачи. Покаяние может быть только личное, оно - акт глубоко интимный, духовно интимный. Когда германский канцлер является к Стене плача, чтобы "попросить прощения" у "еврейского народа", я воспринимаю это так, что у данного немца болит его, лично его, совесть, а канцлер он там или слесарь - это уже, простите, "пропаганда". Пропаганда тоже имеет свой смысл, и лучше, когда президент кается, чем когда похваливает фюрера. Но официальное покаяние мало говорит о том, что происходит в таинственной глубине душ. Скорее оно прикрывает эту тайну.
Да, "немцы" покаялись. Гласно, официально, дружно. Фридрих Горенштейн, живущий в Берлине и полюбивший немцев (потому что он их "понял" - понял "их беду") описывает это покаяние, что называется, как очевидец. Дело в том, что покаяние там - именно общественное, официальное, гласное, однако "в своем кругу" оно как-то не принято...
Впрочем, я лучше поподробнее процитирую самого Горенштейна, еще и по причинам "техническим". Дело в том, что пронзительный этюд Познера наш читатель легко разыщет и сам (в журнале "Дружба народов", в октябрьском номере за 1997 год), Горенштейн же напечатал свою работу далеко - в приложении ("литературном приложении") к журналу "Зеркало загадок" (издается в Берлине с разъяснением на титуле, что это "независимый культурно-политический журнал на русском языке").
Горенштейн пишет:
"...Нынешние немцы - это народ, который сам себе не доверяет, который сам у себя на подозрении, который сам о себе думает с тревогой: не натворим ли еще чего ужасного? Попробуй, заговори с самыми дружественными из них о гитлеризме - и видно, что этот разговор им неприятен, что они беспомощны перед таким разговором. Но, с другой стороны, говорят много, правда, не столько в тесном дружественном кругу, а публично - в прессе, на телевидении, потому что на миру и смерть красна. Публичность смягчает неприятные истины, особенно тягостные наедине. Во всяком случае, гитлеризм, как правило,- не тема семейных разговоров..."
Это и есть то самое "общественное покаяние" - от имени "мы",- до которого мы "не дошли" и к которому призывает нас Познер.
Попробуем вдуматься. Итак, грешны "они" (нацисты) и грешны "мы" (большевики). Что же, совершенно нет разницы? А если есть, то где она? Не в лозунгах же военных лет! А может, она, эта разница, лежит в самом основании этих чумных поветрий?
Для В. Познера это два варианта одного и того же помрачения. "Правда, мы извели поменьше чужого народа",- уточняет он,- зато своего вдесятеро...".
Не спорю с Познером: в известном смысле - "одно и то же". Гитлер и Сталин - близнецы... для такого сближения еще лет десять назад требовалось изрядное мужество; я не только о том, что это трудно было высказать вслух (могли всыпать по идеологической линии),- это трудно было вместить, тут требовалось мужество мысли. Но когда Познер говорит, что мы извели меньше "чужого" народа и больше "своего", он приоткрывает ту самую таинственную глубину трагедии, которая за теорией близнецов не всегда видна. Речь идет о том, что такое свой и чужой в том и в этом варианте чумы.
Для большевизма свой - тот, кто убежден в правоте дела и сознательно становится на этот путь. Да, Сталин извел вдесятеро больше народа, он чистил ряды, он уничтожал колеблющихся, он выжигал потенциальных предателей, но этот ужас был, так сказать, в пределах человеческого выбора (и расплаты за выбор). Если свой "оказывался" чужим - его стирали в пыль. Но интересно, что даже в конце тридцатых годов, когда в пыль стирали миллионами, не было формулы "расстрелян враг народа", а употреблялась формула "расстрелян как враг народа". Анатолий Стреляный, заметивший эту особенность тогдашнего языка, истолковывает ее очень точно; это значит: расстрелян в качестве врага народа, по списку врагов народа, в роли врага народа. То есть это "свои", которые повернулись к "чужим".
Гитлер изводил чужих, которые являлись чужими изначально и бесповоротно. Выбора не было, выбор был вынесен за пределы сознания - в сферу крови, рода, наследственности, которой человек не выбирает. Чужого травили газом не потому, что он "оказывался" чужим, а потому, что "был" им. От природы. Меченый.
Это и есть иррациональный ужас, и он вошел в мое детское сознание именно как иррациональный ужас. Последний сигнал долетел уже из "бункера", в мае 1945 года, когда адмирал Дениц послал Сталину сообщение о смерти Гитлера: "Первому из ненемцев сообщаю Вам..."
"Из ненемцев..." Вот это и есть то самое... Немцы - и ненемцы. Мы все были - ненемцы. Неважно, кто мы, какие мы, в чем убеждены и какой путь выбрали. Мы - НЕНЕМЦЫ.
О, сколько впоследствии такого же яда, но с другими этикетками влили в мои уши! И "нерусские", и "неевреи", и "не...", "не...", "не..." Но первыми эти самые "ненемцы" 1945 года были вколочены в душу намертво.
Разумеется, они строили новый порядок не только для себя, но для всей Европы, и, конечно, "ненемцам" в этом порядке тоже были расписаны роли (кому в шахту, кому в ров, кому в лакейскую), но базис был вот такой, химически чистый. И, разумеется, ни черта бы у них не выгорело, даже если бы они дошли до Урала,- все равно добрейшие Карлы Иванычи, полюбившие Россию, опять принялись бы учить нас музыке, а Шеллинг с Кантом - звездному небу над нами и нравственному закону внутри нас (правда, я бы уже не услышал - вылетел бы к небу в газовую трубу). И, разумеется, человечество как таковое сильнее любой прицепившейся к нему хвори, но......