Но Германия - единственная в Европе страна, где гражданство определяется прежде всего по "наследуемой крови" (в Европе, а не в мире, потому что вне Европы найдется нечто близкое - в том же Израиле). Этот немецкий закон не отменен до сих пор. А принят он в 1913 году. И отнюдь не Гитлером. И еще до Первой мировой войны, которая во многом оттого и разразилась, что человечество было поражено национализмом. Немцы, со свойственной им последовательностью, просто довели это до логического конца.
Но почему, почему? Почему талантливейший, одареннейший народ оказался скручен этой хворью?
Познер говорит: помрачение. Помрачение, а потом - покаяние и выздоровление.
Горенштейн говорит иное. Помрачение - это то, что было с нами.
"Сталинизм - наружная болезнь. Рабство - болезнь угнетенных, несвободных. А гитлеризм - болезнь свободных людей. Можно спорить только об одном: 99 процентов или 98 процентов немцев поддерживали Гитлера. И немцы это о себе знают, и немцы этого не опровергают".
Девяносто восемь или девяносто девять? Жутковатая статистика. У нас малость "полегче". Большевики в 1918 году набирали процентов двенадцать-тринадцать. Чем взяли? Напором, нахрапом... Всех скрутили, головы задурили, в лагеря загнали. Потому нам и покаяние кажется спасительным: это все-таки не "мы" - это "они", "палачи".
А когда 98 процентов?
Горенштейн, правда, имеет про запас еще одну "парадигму": если российская катастрофа 1917 года - следствие слепого народопоклонства, то германская, 1932 года,- наоборот, от слепого чинопочитания. Пролез наверх австрийский псих - и немцы подчинились. Потому что начальство!
Различие мнимое, хотя и эффектное, впрочем, вполне традиционное. Только вот... народопоклонство-то русское развилось во многом под влиянием немецких романтиков, которые к народу относились с большим пиететом; в политике же панславизм был как бы ответом на пангерманизм. Далее любой специалист по германской истории вернет мне аргумент и скажет, что пангерманизм в свою очередь был немецким ответом на австрийско-славянскую чересполосье и свистопляску: сквозило с Балкан, с Карпат - заслонились. Тут, взаимно отражаясь в зеркалах, так друг друга подначивали славяне и немцы (кто скорее), что где там чинопочитание, а где народопоклонство, делить не будем (тем более что наш скромный народный вождь в конце концов взял себе чин генералиссимуса, до которого "австрийский псих" не додумался).
А вот психологическая плоть "там" и "тут" действительно разная. И отсюда - разная возможность дать задний ход, очиститься, то есть считать бывшее небывшим или, во всяком случае, поклясться себе и миру, что больше такое не повторится.
Мы, русские, в 1947 году были "не те", что до 1917-го. Теперь мы "не те", что были в 1947-м. Завтра опять будем "не те". Мы вечно - "не те".
У немцев вроде бы то же самое. Горенштейн пишет:
"Никогда немцы после Гитлера не будут тем народом, каким они были до Гитлера".
Однако нацизм, принятый свободно девяносто восемью (или девятью?) процентами народа,- это не совсем то, что масонский коклюш, занесенный "призраком" из Европы и заразивший здоровый организм вольных россиян, не так ли?
Не так, дорогие сограждане. "Призраки" бродят одни и те же. Организмы разные.
Вдумываясь в особенности "немецкого" духовного организма, Ф. Горенштейн четко отделяет его от организма "австрийского" (кавычу то и другое, потому что это не нации, а типы).
Тип "австрийский". Рядом - Балканы, чересполосье вер, конфессий, этносов, не смешивающихся, стиснутых самостийностей. Пороховой погреб. Хаос. Непредсказуемость. "Невменяемость".
Как "немцу" приспособиться к "невменяемости"? "Немец" поневоле превращается в "австрийца".
"Австрийская немецкость сочетается с балканским сознанием и даже балканским образом бытия..."
"То, чем для России была нижняя Волга, впадающая в Азию и Кавказ, для Австрии были Балканы, Далмация, Словения, Хорватия, Сербия с их постоянным политическим сутяжничеством, национальным разбоем, взаимной ненавистью, пожарами, имеющими свойство распространяться широко...".
"В пределах империи Габсбургов на границе Румынии и Сербии, в красивой до жути, зеленой и влажной местности - родина вурдалаков, вервольфов, мертвецов-кровопийц, так поэтически описанных Пушкиным в "Песнях западных славян". А в верхней Австрии - гористой местности, орошаемой Дунаем, богатой озерами, поросшей богемским лесом, в городе Браунау, близ Линца,- родина Гитлера. (О Сталине говорили: "горный орел", но "горным орлом", оказывается, был и Гитлер...)
В последнем образном сближении чувствуется уже не Горенштейн-исследователь, а Горенштейн-писатель, саркастический и желчный. Но это не отменяет той дотошности, с какой он исследует соотношение двух немецких типов: "прусского" (рискну употребить это привычное определение) и "австрийского". Вплоть до статистики.
Статистика-то и поражает.
"Население Австрии составляет 8 процентов от населения Германии, а в SS австрийцев было 50 процентов. То же соотношение - среди комендантов и охраны концлагерей. Но при том австрийцы ухитрились выдать себя не за палачей, а за жертв. Государство - да, но не население".
Интересно все-таки сопрячь эти две цифры. Нацизм поддерживает девяносто восемь из ста (или девяносто девять?) немцев (в данном случае я имею в виду "немецких немцев", "прусских", так сказать). А в эсэсовцы, охранники, в "автоматчики Бабьего Яра и кочегары Треблинки" идут "австрийцы". Идут иной раз поневоле, иной раз по низости, трусости, мерзости, а иной раз и по той самой "балканской" слепой ярости "против всех", о которой было сказано выше. Однако "настоящий" немец туда, к газовой печке, не идет. Хотя приказы фюрера (который готов сам встать к печке!) выполняет пунктуально. И поддерживает фюрера безоговорочно.