Я-то думал, что Польша, получившая вольную в числе других бывших стран соцлагеря, рвется в объятья Запада и зашвыривает куда подальше все "советское" и "русское", тем более, что к тому есть причины, уходящие куда глубже и 1981, и 1944, и 1920 годов. Оказывается, все не так просто. Может, какие-то "властные структуры" и рвутся, тем более что и Запад натовскими структурами "рвется" на Восток. Но интерес к русской культуре, который в нынешней ситуации не только сохранился в польской интеллигенции, но и усиливается,- честно сказать, меня потряс.
Положим, тут и корпоративное. За годы народной власти в Польше возникла мощная школа русистики; даже и после смерти Анджея Дравича эта школа остается одной из сильнейших в зарубежье. Так легко эти люди не сдадутся на милость побеждающего рынка.
Но дело не только в этом. Есть причины поглубже и посуровее забот литературоведческой русистики. Есть геополитическое поле, с которого сходят гигантские "имперские" структуры; в этом поле народы начинают искать новых путей и связей друг с другом. Там, где раньше шло "перетягивание каната" между двумя "системами",- летают "паутинные", внешне хаотические связи "всех со всеми". Хаотичность этих круговых контактов - мнимая. Будущие "фронты" брезжат в тумане наступающего века. Объединенная Европа не потерпит культурного диктата ни Америки, ни какой-либо другой внешней силы. Но, сплачиваясь, она в конце концов обнаружит себя под германской культурной крышей; эта перспектива куда более реальна, чем атлантические радуги. То, что поляки вновь поворачивают сердца к России, говорит об их исторической интуиции, потому что любой ближний расчет тут бессмыслен.
Участники гдынских "Чтений" получили свеженький номер таллинского журнала "Вышгород", который, (тут подхвачена эстафета у журнала "Родина") весь посвящен Польше. Содержанием его фактически стал русско-польский культурный диалог.
Здесь - Анджей Дравич, успевший написать статью об образе русского в польской словесности ХХ столетия ("Пропасть, которая во мне болит и жжет"). И Виктор Хорев, отвечающий ему статьей о польской теме в русской литературе ХХ века ("Если бы мы все были такими..."). Души тянутся друг к другу, пытаясь снять боль.
Хорев опирается на созвучный польскому опыту "левый край" русской (советской) поэзии оттепельной поры. Польша - свет в окошке! "Да здравствуют поляки, рабочий и юрист, когда дойдет до драки,- пойди у них учись!" (Интересно, автор этих стихов повторил бы такое сейчас, когда у нас "драка" висит в воздухе?). Конечно, не только так воспринимали Польшу наши шестидесятники; к стихам Слуцкого, Галича и Корнилова надо прибавить и ароновское: "Когда горело гетто..." Так что статья Хорева - только первый шаг в осмыслении польско-русского взаимовглядыванья послесталинской поры. Но это шаг важный и своевременный.
И - конечно - творческое завещание Анджея Дравича, великого русиста и филолога, ученого мирового масштаба, значение которого (и для нас, русских) мы вполне осознаем, когда выйдет у нас его книга "Поцелуй на морозе". И когда завершится затеянный и начатый Дравичем коллективный труд "История русской литературы".
А пока - стихотворение в прозе, оставшееся в его бумагах и переведенное Веславой Ольбрых:
Сколько же в тебе, Россия, наряду с уродством и низостью, подлинной красоты, если ты у своих жертв вызываешь более сложные чувства, чем ненависть, и более богатые, чем стремление к мести?
Сколько же, Россия, у тебя могло быть друзей, если бы ты их так часто не истребляла?
Какие же добрые у тебя могут быть соседи, если ты не будешь их осчастливливать!
Может, ты когда-нибудь этому научишься и перестанешь быть грозой народов?
Написано в 1982 году в камере для "интернированных", куда Дравича упрятали на время "военного положения". Он просидел тогда почти год. Впрочем, у него была возможность читать, писать и даже преподавать в устроенном "зеками" Университете культуры. Может, особенность польской тюрьмы, а может, черта времени...
Он хорошо понимал, какую Россию любит.
Хватило бы нам сил быть такой Россией.
КТО ПОДСУНУЛ РОССИИ "ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ"?
Краковский ученый Иозеф Смага прислал мне письмо:
"Дорогой Лев Александрович!
Поскольку знакомство с очередным номером "Дружбы народов" всегда начинаю с Вашей рубрики "Эхо", сюрпризом оказалась фраза: "Это - к вопросу об уважении". В данном случае речь пойдет об уважении к фактам.
Во-первых, слово "интеллигент" ("интеллигенция") - польского изобретения (хотя первоисточником здесь, как обычно, является латынь), и от нас оно перекочевало в Россию в середине прошлого столетия. От нас именно позаимствовали его русские псевдоизобретатели (долго в этой роли выступал П. Боборыкин, потом его сменил Жуковский...).
Отсюда, во-вторых: понятие интеллигенции в Польше одно из самых распространенных, хотя польский интеллигент, по смыслу этого слова, мало похож на русского. Странно, что вы этого не знаете..."
Спасибо, пан Иозеф, теперь буду знать.
Скажу в свое оправдание, что В. Черных в фундаментальном и новейшем Этимологическим словаре (которым я, естественно, пользовался) хотя и перечисляет все западнославянские аналоги слова "интеллигенция", в том числе и польский, но не выделяет последний в качестве источника соответствующего русского понятия. По традиции считается, что в русский язык из латыни слово пришло по немецкому мостику. Об этом свидетельствует первый из двух соучастников этого дела, которых мой уважаемый оппонент именует "псевдоизобретателями". Расскажу об этом чуть подробнее.
Петр Боборыкин, в начале ХХ века объявивший обществу, что это именно он за сорок лет до того пустил слово "интеллигенция" в русскую журналистику, уточнил, что он придал ему "то значение, какое оно прибрело... у немцев".
Тут существенны два акцента. Во-первых, речь, заметьте, сразу идет не о том, откуда пришло в Россию слово, а о том, какое ему в России придали значение. И во-вторых, откуда оно пришло... то есть, не слово, а значение.