Обаяние его - от бесконечной веры в факт, в аргумент, в довод. С избытком, который свидетельствует об удивительной жажде добрать доказательств. Потому что аргументов бездна, а ничего так и не доказано...
Секрет художественной игры в следующем. Чем плотнее фронт фактов, тем сильнее сомнения в том, что за этим фронтом стоит реальность, которую можно исчерпать. И в другую сторону: чем больше сомнений, тем острее интерес к фактам. Кросс пишет точную фактуру жизни. И все время как бы перепроверяет ее. И убеждает себя и читателя, что все это - реальность. И все-таки колеблется. "А может, все было наоборот...", "Скорее всего это так, но...", "К сожалению, я в свое время не выяснил, и теперь это останется тайной..." Тайна мерцает меж фактами, факты на нее оглядываются. "Я знаю, или думаю, будто знаю...", "или так мне кажется...", "толком не знаю...". И - апофеоз этой музыки: "я не знаю толком, что же произошло - со мной"!
Если поискать Кроссу место в воображаемом континууме достоверности, на одном конце которого будет соцреалист, уверенный, что воссоздаваемое им - неопровержимая реальность, а на другом - сюрреалист, который неопровержимо верит, что за "всем этим" никакой реальности вообще нет, то Кросс окажется как бы в провисе между полюсами, вернее, в осознанном противостоянии тому и другому эйфорическому убеждению.
Его реальность неопровержима; ее присутствие ощущается ежемгновенно, она даже, как я уже сказал, "нависает". Ни уберечься от нее нельзя, ни исчерпать ее. Только - осознавать через непрерывные противоречия. Вслушиваясь в "ту" и "эту" стороны. И не строя иллюзий.
Со стороны это и впрямь может показаться сидением на двух стульях. Или бурей в стакане воды. Кросс отвечает: "со стороны" ничего не бывает, потому что сторон бесчисленное множество. Что же до стакана воды, то... запомним фразу: "...при этом стакан незаметно для нас уже выскальзывал из наших рук".
Улло Паэранд это "незаметное" выскальзывание отлично чувствует, потому что он - незаметный чиновник эстонского правительства, которое делается все более незаметным - на дворе 1940 год. Так что не случайно Яан Кросс избирает героем своего романа человека "незаметного". Он не берет ни одного из тех ярких, самозабвенных, "продвинутых" (как сказали бы теперь) деятелей независимой Эстонии, которые либо бежали в Германию, либо остались под Советами и полегли в чекистских подвалах с простреленными затылками, либо умерли "естественной" смертью от голода или болезней в сибирских лагерях. Кросс не хочет знать крайних типов. Вовсе не те "доведенные несправедливостью до отчаяния" - "чахоточные, измученные идеалисты", от лица которых творилось "все это",- на "том полюсе" у Кросса не героические отморозки (как сказали бы теперь), но "циничные откормленные красные рожи при мундирах, с пивной пеной на усах..." Если краснота рож художественно соотносится с цветом сталинских знамен, то пивная пена явно несет мюнхенский оттенок. И то и другое так далеко от нормальной жизни...
- Послушай... (Это Яак спрашивает Улло). А не живешь ли ты по формуле: интересно то, что трепещет вокруг тебя, под твоими ногами, прямо тут, и - то, что непостижимо далеко? Все, что между тем и этим, кажется малоинтересным и плоским?
Парафразис той самой дилеммы: или то, что перед носом, или то, что в непостижимости. А между - что? Пустота? Жизнь? Третья возможность?
Между "рожами" (пивными ли, чахоточными) надо найти что-то нормальное, естественное и здравомыслящее. Независимое и неангажированное. Если угодно, нейтральное.
Мелодия текста все время подспудно работает на этот лейтмотив. Говорит же Улло, бывший спортивный журналист, бывший чиновник независимого эстонского правительства, бывший работник чемоданной фабрички, допущенный Советской властью на ответственный пост завсклада:
- Тут единственно возможное соотношение порядка и беспорядка.
- Что имеешь в виду? - переспрашивает Яак, подталкивая наше читательское любопытство.
- То, что большего беспорядка не выдержал бы я. А более точного порядка не выдержала бы система... в самом широком смысле слова (последнее добавлено в расчете на нашу недогадливость).
А хороша формулировочка! Блеск ее выдает в герое романа Кросса очевидную незаурядность. Которая в себе сомневается и все время пытается уронить себя в общий ряд. Вы чувствуете мощь крыльев. И - невозможность взлететь. Полет на месте. Как теперь сказали бы,- невесомость.
Проникнемся этой мелодией и оценим теперь путь героя.
Итак, перед нами повествование об Улло Паэранде, эстонце, который находится как бы в нейтральном поле. Он далек, как мы видели, и от чахоточных комиссаров, и от краснорожих выпивох. Далек, что очень важно, и от корректных прусских юберменшей, аккуратно и невозмутимо стреляющих в затылок, и от особистов, обожающих перед расстрелом поговорить с приговоренным по душам.
Кажется, что в этой связи чисто эстонский период жизни Улло Паэранда должен быть воплощением идиллии. Но идиллии нет. Именно детство и юность Паэранда, совпавшая с временами, когда не было ни той, ни этой оккупации, изображается в романе как пора тяжких потерь и надвигающейся нищеты; это в жизни его родителей - путь вниз, и в сознании героя такой опыт не проходит бесследно. Во всяком случае, пролетарская гордость работника прачечной в критический момент оказывается в нем сильнее буржуазной спеси спортивного журналиста. Что не мешает ему (зараженному кроссовской склонностью к "противоречиям") в следующий критический момент пойти на службу в аппарат правительства.
Что могла бы обеспечить ему эта служба? Карьеру? Он в это не верит. Он просто служит, потому что это в нем естественно. Потом так же естественно выявляется в нем уникальная способность "запоминать координаты места и времени", за это его делают... координатором.