Способность, поразившая папского нунция (когда, как мы помним, Улло с ходу перечислил ему координаты всех итальянских посетителей Эстонии в веках), побуждает нунция предложить умному эстонцу место в любом католическом университете (стипендия... докторская степень...).
Отказался!
Это кажется безумием: остаться в крошечной, обреченной Эстонии накануне мировой войны, которая кровавым прессом пройдется по судьбам, отказаться от тихой крыши в какой-нибудь католической библиотеке "где-нибудь в Италии"...
Не будем забывать о дьявольской иронии, закладываемой Кроссом в каждый такой "момент выбора". Тот архиепископ Эстонии, который передал избраннику план спасения,- немец Профитлих (любопытствующий читатель может по соответствующему словарю убедиться, что "профит" в немецком языке значит то же, что в русском),- архиепископ этот в ждановские времена угодил-таки в руки чекистов и умер... по всем правилам, в кировской тюрьме зимой 1942 года... "уже приговоренный к смерти, но еще до казни". Вот и выбирай после этого, куда податься.
Но нас интересует не этот несчастный немец. Нас интересует эстонец, который отказался от ватиканской неслыханной (как сказали бы теперь) везухи.
Почему отказался?
Я думаю, что в этот момент мы прикасаемся к сердцевине, к глубинной мелодии, к пику той духовной драмы, которую вмещает и пытается разрешить Яан Кросс.
Единственное условие получения ватиканской стипендии - переход в католичество.
- Я не могу.
- Почему?
- Потому что я слишком неверующий.
- Если вам хватает вашего неверия, чтобы быть лютеранином, почему его не должно хватать, чтобы стать католиком? (Это говорит Профитлих - оценим блеск диалектики).
- Потому что лютеранином я стал благодаря случаю. А католиком должен стать по своему выбору... Я не могу взять на себя ответственность. (Это Улло. Оценим простодушие и честность).
А ведь потрясающее место!
Не надо делать из него ни конфессиональных, ни даже общерелигиозных выводов. Речь вовсе не об этом. Бытие Бога вообще мало интересует Улло: есть ли, нет ли. Одно время Улло думал так, потом эдак.
Инстинктивная боязнь попасть к католикам "на крючок" более реальна, но и она не исчерпывает ситуации. Дело куда глубже. Предложение Профитлиха неожиданно ставит Улло перед вопросом: чего именно он ждет от своей жизни?
"Выходит, что я вообще не думал на эту тему".
Ну вот. Кажется, теперь мы, наконец-то, "на дне пропасти". Речь о том, что человек, выпадающий в ХХ веке в осадок истории, не находит внутри себя основы для сопротивления. Он может определиться в координатах, найти себе место, пристанище, стезю, угол. Но когда он это находит ("место", вполне очерченное - и в Истории, и в "географии"),- вдруг оказывается, что это место надо заполнить, обжить... а нечем.
Это драма, передаваемая ХХ веком веку ХХI, драма всемирная, составляющая роковую ловушку как для очередных "империй", "мировых поветрий" и "глобальных проектов", так и для нормальных, нейтральных людей, ищущих и не находящих убежища от этих чумовых фронтов.
Нет укрома. Есть только координаты места и времени, скрещивающиеся в вакууме.
В случае Кросса - это маленький клочок земли между германским и славяно-тюркским фронтами за мгновение до сшибки.
Представим себе систему координат, в которой обретается всякая такая эфемерная точка: очертим мироконцепцию, вне которой непонятны и частные оценки, и то колебание, которое испытывает Кросс, а иногда намеренно демонстрирует при вынесении оценок. Без такой мироконцепции нет большого писателя. И такая мироконцепция у большого писателя всегда уникальна. Хотя и вознесена ко Всеобщему, то есть по замыслу универсальна.
Итак, сверху - в непостижимости - то, что называется Богом. Или отсутствием Бога. Там - Исторический Разум. Или историческое безумие.
Эту непостижимость пересекает "понизу" колесо судьбы. Колесница, в которой все едут, хотят они того или не хотят. Какая-то сила манипулирует всем и вся. Например, Кремлем в 1938 году, расстреливающим лучших своих военачальников. Высший Постановщик расписывает людям фантастические роли. Когда думаешь об этом Высшем Постановщике,- например, о том, как русские вывезли из эстонских банков свое золото и стали катеринками оклеивать нужники,- кажется, что всяких там керенских сметает в мусорные ящики истории Великий Дворник.
Это - в непостижимости. А - под ногами?
А под ногами - мусор. Непредсказуемый мусор случайности. Скажем, так: человек несет в чемодане нелегальщину, замечает за собой слежку агентов СД и прячет чемодан в куче мусора с тем, чтобы вернуться за ним позднее, а возвратившись позднее, не находит чемодана...
"В игру вмешался пьянчуга-дворник... Этот грязнорожий паршивец нашел чемодан... думал, что там деньги... обнаружил какие-то бумаги... и потащил свою находку господам из службы безопасности..."
Чувствуете? Дворник сверху - дворник снизу. Ну и дела! То тебе баба в ванной, то буря в стакане...
Баба - это уборщица служебных апартаментов премьер-министра, которая в его отсутствие тайком моется в его ванной; с приходом Советской власти баба застукана и вышиблена вон со службы - несмотря на свое пролетарское происхождение.
А стакан, выскальзывающий из рук,- это скользящая меж двух мировых войн (меж моровых поветрий) эфемерная эстонская государственность.
Роман Яана Кросса "Полет на месте" - потрясающая по точности и выразительности картина этого полупризрачного и вместе с тем полуреального существования. Со всеми твердо зафиксированными атрибутами. То есть со всеми признаками времени и места. Среди коих: неотступное "стремление вернуться в Европу". И "неопределенное состояние безымянности и безликости для всего остального мира". И отчаянные попытки "дать о себе знать". И воображаемые "идеальные черты" гипотетического эстонца. И чаемые признаки осуществления... например, почитание государственного национального флага.
Флаг приходится почитать иносказательно (восторг по поводу дерзости Манолиса Глезоса, попробовавшего в 1941 году отстоять от немцев флаг Греции). Крик о помощи не доходит до тех, кто мог бы помочь (то есть до англичан с их вторым фронтом). "Ядро декларации", которую Улло спешно переводит на английский ("Эстония никогда добровольно не отказывалась от своей независимости") при переводе... выскальзывает из рук: never voluntary relinquished... yielded... surrendered... abandoned... assigned... gave up... (Русский язык дал бы не меньше двоящихся определений: не оставляла надежду? бросала привычку? поддавалась? капитулировала? была сброшена в распутство? сдана в опеку?). Чертов хаос. Контуры двоятся, призрак расплывается... Но внутреннее стремление неотступно: закрепить ядро, пусть даже еще ничем не наполненное, очертить себя как что-то центрированное, пусть еще не определившееся,- поставить пределы расползанию эстонцев в фатальное псевдобытие.