Чувствую себя дураком. Тем самым, у которого родина - одна. Потому одна, что - родина, и потому родина, что - одна. Дискуссии такого рода мне не раз приходилось вести с умницами, отбывающими за рубеж "без срока и надежды"; обмениваясь с ними прощальными поцелуями, я не мог себе представить ни родины сдублированной, ни родины подмененной, сдвоенной, принятой временно и т. д. Но те дискуссии велись в принципиально другой исторической ситуации. Во-первых, родина была твердо и незыблемо зафиксирована в границах тогдашнего Советского Союза, причем границы были не только географическими, но, так сказать, и духовно-практическими. Во-вторых, по тем временам переход через границу был возможен только в одну сторону... в свете этого обстоятельства то, что было в-третьих, четвертых и сотых, уже не казалось существенным.
Дискуссии тогда я вел преимущественно с литераторами, и потому все было так обострено: языковая почва и читательская среда для литератора вещи жизненно важные; их потеря грозит профессиональной и духовной катастрофой. Я понимал, что, теоретически рассуждая, вопрос о том, где жить писателю,- его личное дело (точно так же, как личное дело вообще всякого человека - где ему жить, со стороны тут ничего не укажешь), но тем страшнее - и для писателя, и вообще для всякого человека, видящего смысл жизни в ее духовной стороне,- потеря смысла. Узел тут завязывается прочный: чем свободнее "телу" жить где угодно, тем больнее "духу" отрываться от почвы, ломать уже начавшуюся судьбу, терять ощущение жизни как единого целостного пути. Мест жительства для "тела" может быть сколько угодно, но родина (для "духа") - одна.
Человек, назвавший это убеждение дурацким, побуждает меня заново вдуматься в проблему и прежде всего - внимательно вчитаться в его аргументацию.
Вот рассуждение Вл. Дозорцева (в записи готовившего диалог с ним Г. Гайлита):
"Как жить русской диаспоре здесь?.."
Сразу же объясню: "здесь" - это в Латвии. В Латвии, где "русскоязычные" могут остаться без гражданства, без прав, без пенсий... и далее - без языка, без имени, без памяти и т.д. Диалог происходит во времена, когда всякий русский может услышать, что он "оккупант", и не только русский - всякий нелатыш может обнаружить на себе то или иное клеймо, и в газете, где Дозорцев рассуждает о русской диаспоре, параллельно идет дискуссия о том, не пора ли вернуть рижским евреям старое наименование "жиды", в котором, "филологически" говоря, нет ничегошеньки обидного, а если иные жиды найдут это слово обидным, так это их проблемы: обидой жидов можно и пренебречь, потому что они - не граждане.
Да, это совсем не та ситуация, когда вопрос о родине решается однозначно (вернее, двузначно: да или нет?) - со времен овировских и покоренья Шереметьева столь много воды утекло, что все вопросы встали на голову. Раньше: как бы уехать? Теперь: как бы удержаться? Раньше: "тело" здесь, а "душа" там. Теперь, как бы душу сохранить, когда "тело" за рубеж выдавливают? Раньше: либо ты советский, либо... антисоветский, третьего не дано. Теперь дано и третье, и сорок третье: ты, конечно, не советский... но какой? По точке проживания - латвийский. А по точке душевной привязанности?
Вот теперь и вчитаемся в исповедь Вл. Дозорцева:
"Как жить русской диаспоре здесь? Так же, как она живет во Франции или, скажем, в Канаде. Как эмигранты. Для меня был достаточно серьезным вопрос, как соотнести свою этническую родину... и ту реальную родину, где мы родились (то есть Латвию.- Л. А.). И я для себя нашел выход, определив это как патридуализм. Я считаю: тот, кто сказал, что родина у человека должна быть одна,- дурак. Почему не две и обе любимые? Почему не три? Как, например, у евреев, здесь родившихся, выросших на русской культуре и тяготеющих к Израилю? Все это нормально. Если мы оказались за пределами России, в Латвии, и считаем ее своей родиной, а воспитаны на русской культуре, то соответственно в нас может жить некий патридуализм, сочетающий интересы (или высокие чувства) к этнической родине - России и к той реальной, на которой (на земле которой? - Л. А.) мы живем..."
Конечно, если придираться к частностям, то русские во Франции и русские в Канаде - "дьявольская разница". Одно дело аристократы, разбежавшиеся по парижским таксопаркам, или тонкий слой литераторов-беженцев, создавших воздушный замок издательства YMСA, и другое дело - молокане, компактно переехавшие в Канаду (на толстовский гонорар за "Воскресение" и другими путями),- тут и концентрация иная, и уровень поближе к земле, по каковой причине русские (или украинцы) в Канаде вряд ли подходят безоговорочно под понятие "эмигрантов",- скорее уж это анклав.
Но придираться не хочется, потому что Вл. Дозорцев имеет все основания усмотреть в этих частных случаях нечто общее, и это общее очень важно в теперешних пересекающихся культурных и государственных системах жизненно важно.
Термин "патридуализм", помимо русской неблагозвучности, еще и по сути нехорош: "почему - две, а не три родины?" - сам же спрашивает Дозорцев. Пример евреев в этом смысле весьма показателен: если люди проходят не через одну, а через две диаспоры, то, помимо тяги к "этнической родине", не может не сохраниться в их душах привязанность еще к двум (а если и к трем?) культурам, давшим им нишу. Допустим, к русской, немецкой и украинской: вариант Агнона, совместившего библейские начала со стилистикой Гоголя и мотивы германского галута с мелодиями галицийского Бучача. Или - вариант Башевиса-Зингера, который вернулся на "этническую родину", неся в душе польский опыт, а попутно усвоив в США "формы общей мировой культуры" (некоторые его тексты существуют только по-английски).
Речь идет о принципиально новой культурно-этнической ситуации, в которой современный человек не просто может соединить в душе разные культурные начала (по русско-японскому принципу матрешки), но, пожалуй, не может не соединять их. Во всяком случае, чем культурнее личность, тем более открыта она мировым поветриям, тем больше разных начал будет в ней пересекаться. Чем больше влияний и воздействий, тем больше вероятность, что личность обнаружит в своем фундаменте несходящиеся слои и, главное, захочет придать им значение.