Следующее свидетельство о русах — из 920-х годов от Ибн Фадлана. Этот автор видел русов непосредственно, говорил с ними, видел их обряды. И в одежде, и в вооружении, и в обычаях у этих русов ничего нет общего со славянами, насколько мы знаем это по источникам. Впрочем, по мнению некоторых вполне уважаемых исследователей, черты славянской и финской культуры у них всё же присутствуют. Но это и понятно: русы к этому времени уже полвека живут на славяно-финских землях даже по чисто летописным свидетельствам и почти двести лет — по археологическим (если считать от Ладоги).
А затем снова начинается смешение. Всё более явное с течением времени. Ибн-Йакуба, например, в 960-х годах относит русов (как, впрочем, и печенегов с хазарами) к народам, говорившим по-славянски, так как они уже смешались со славянами. И так ведь оно и есть: это же времена уже великого русского князя Святослава! Когда славянизация бывшей руси зашла достаточно далеко.
Следующий автор — Ибн Хаукаль — уже (в 950–970 годах) не упоминает славян на территории Руси. Для него уже существуют лишь три группы русов. Судя по тому, что каждый раз упоминается отдельный правитель, речь идёт о трех княжествах русов — Куйабе, ас-Славийе и ал-Арсанийе.
Ал-Масуди до 956 года упоминает раздельно славян и русов на службе у хазар. Но то у хазар. То есть в хазарии. Зато в 912 году на Каспий у него направляются только русы. И вообще — у арабов плавают по морям в основном русы и почти никогда — славяне. Если же это случается — как при нападении на Андалузию, то тот же Ибн Хаукаль снова отделяет корабли русов от кораблей славян.
Неизвестный автор «Худуд ал-Алам» поминает около 982 года славян и русов раздельно — в той же оппозиции, что и болгар, печенегов, хазар, алан и прочих. И эта традиция поддерживается примерно до XI–XII веков, когда русы в представлении арабов окончательно замещают славян.
Таким образом, из анализа арабских сообщений о русах и славянах можно сделать несколько выводов:
1. Нигде русы не идентифицируются с западными славянами.
2. Русы вообще редко идентифицируются со славянами и в основном у поздних переписчиков и интерпретаторов.
3. Когда русы совмещаются со славянами у древних арабских авторов, это вызывает множество новых загадок.
4. Славяне в целом предшествовали русам на восточноевропейском прострапсстве.
5. Отношения между славянами и русами в восприятии арабов переживали несколько этапов:
— вражды и агрессии со стороны русов,
— оккупации русами славян,
— союза между русами и славянами,
— постепенного слияния в обычаях и обрядах,
— переноса названия русов на славян.
Итак:
В целом же остаётся сделать следующие выводы по совокупности анализа:
1. И западные, и восточные авторы в целом отделяют славян от русое.
2. Если верить нашей собственной русской летописной идентификации русое с варягами, то русы являются норманнами-скандинавами, опять-таки отделяемыми от западных славян.
3. Судя по комплексу археологических и летописных источников, земли восточных славян захватили в 860-х годах скандинавы, которые назывались или были кем-то названы русью.
4. Судя по арабским источникам, в дальнейшем происходило постепенное слияние русое и славян, в результате которого и возник впоследствии русский народ — народ, принадлежащий русом, происходящий от русое, подчинённый русом. Словом, притяжательно-прилагательный по отношению к русам.
Русский.
1.3. Византийские источники
1.3.1. Страх и ужас
Византийцы познакомились с русами при весьма драматических обстоятельствах.
Народ незаметный, народ, не бравшийся в расчёт, народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на нас, неприметный — но ставший значительным, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий, имеющий дерзость оружия, беспечный, неуправляемый, без военачальника, такою толпой, столь стремительно нахлынул будто морская волна на наши пределы и будто полевой зверь объел, как солому или ниву, населяющих эту землю, — о кара, обрушившаяся на нас по попущению! — не щадя ни человека, ни скота, не стесняясь немощи женского пола, не смущаясь нежностью младенцев, не стыдясь седин стариков, не смягчаясь ничем из того, что обычно смущает людей, даже дошедших до озверения, но дерзая пронзать мечом всякий возраст и всякую природу. Можно было видеть младенцев, отторгаемых ими от сосцов и молока, а заодно и от жизни, и их бесхитростный гроб — о горе! — скалы, о которые они разбивались; матерей, рыдающих от горя и закалываемых рядом с новорожденными, судорожно испускающими последний вздох…
…Не только человеческую природу настигло их зверство, но и всех бессловесных животных, быков, лошадей, птиц и прочих, попавшихся на пути, пронзала свирепость их; бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга. Все наполнилось мёртвыми телами: в реках течение превратилось в кровь; фонтаны и водоёмы — одни нельзя было различить, так как скважины их были выровнены трупами, другие являли лишь смутные следы прежнего устройства, а находившееся вокруг них заполняло оставшееся; трупы разлагались на полях, завалили дороги, рощи сделались от них более одичавшими и заброшенными, чем чащобы и пустыри, пещеры были завалены ими, а горы и холмы, ущелья и пропасти ничуть не отличались от переполненных городских кладбищ. Так навалилось сокрушение страдания, и чума войны, носясь повсюду на крыльях наших грехов, разила и уничтожала все, оказавшееся на пути.
Это из послания Фотия, константинопольского патриарха, лично пережившего эти события. А означали они нападение неких дотоле не известных грекам русов на саму столицу Византийской империи в 860 году.
Словно вторит этому описанию русский летописец:
В лѣто 6415. Иде Олегъ на Грѣкы, Игоря оставивъ Кыевѣ. Поя же множьство варягь, и словѣнъ, и чюди, и кривичи, и мерю, и поляны, и сѣвсро, и деревляны, и радимичи, и хорваты, и дулѣбы, и тиверци, яже суть толковины; си вси звахуться Великая скуфь. И сь сѣми всеми поиде Олегъ на конѣхъ и в кораблях, и бѣ числомь кораблий 2000. И приде къ Цесарюграду, и грѣци замкоша Судъ, а городь затвориша. И вылѣзе Олегъ на берегъ, и повелѣ восмъ изъволочити корабля на берегъ, и повоева около города, и много убийство створи грѣком, и полаты миогы разбита, а церькви пожьгоша, А ихъже имяху полоняникы, овѣхъ посѣкаху, другыя же мучаху, иныя же растрѣляху, а другыя въ море вметаша, и ина многа зла творяху русь греком, елико же ратнии творять.
Ещё раз со стороны Фотия:
Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, всё губящим, все уничтожающим — поля, жилища, стада, скот, жён, детей, стариков, юношей — все предающим мечу, не слушая никаких воплей, никого не щадя. Погибель всеобщая! Как саранча на ниву и как ржа на виноградник, точнее — как вихрь, или буря, или ураган, или не знаю что еще, обрушившись на нашу землю, он погубил целые поколения жителей. Блаженны те, кто пал жертвой кровавой руки варвара, ибо, погибнув, они тем скорее избежали переживания охвативших нас отчаянных бедствий; если бы отошедшие от всего этого [в мир иной] могли чувствовать, и они вместе со мною оплакивали бы ещё остающихся, которые, наполнившись теми горестями, от которых непрерывно страдают, никак не избавятся от них и там, где ищут смерть, не находят её. Ибо гораздо предпочтительнее один раз умереть, чем постоянно ожидать смерти, непрестанно оплакивая страдания ближних и сокрушаясь душою.