И тут начинается самое страшное: последствия мышления в духе «маловато будет». Точно так же, как в конце известного мультика, желание становится сильным, нецелесообразным влечением. Главный герой фильма, убежденный в том, что «чё-то он и сам какой-то маловатый», раздувается, чтобы весь мир принять в себя, а затем колотит кулаками вокруг себя по самому небу. Полное приобретение «всего» превращается в обратное — в черную дыру. А начинается все с того, что герой живет в бесконечном, т. е. пустом мире, но страшно хочет его материализовать, превратить в то, что можно сосчитать, назвать и к чему можно прикоснуться.
Влечения, подобные стремлению строить потемкинские деревни, наводят на мысль о потере контроля. Фрейд очень рано определил «влечение» как понятие, находящееся на «границе между душевным и физическим» — между небом и землей. Подобные стремления связаны с непреодолимой потребностью восстановить какой-то более ранний порядок вещей: когда-то у меня было всё, а теперь мир ускользает из рук. Но независимо от того, насколько удается удержать его, старое ощущение полного комфорта воскресить не получается. Всегда маловато. Понт обращен лицом к внешнему, бесконечному миру и остановиться не может.
Эти хвори могут очень быстро стать нормой в политике. Отто фон Бисмарк однажды сказал, что политика это «искусство возможного», именно поэтому она страдает от понимания некого недостижимого предела. Начинаются понтовые влечения, и человек от «бессилия громоздит одну за другой бессмысленные потемкинские деревни». Вот современный образец того, что мы видели в сериале о сталинском времени «В круге первом».[43] Искусство возможного (своих пределов) теряется перед беспределом.
И давайте не забудем про Екатерину как первую зрительницу. Эти бессмысленные деревни, или фанерные домики, работают только при наличии легковерного зрителя. Вероятность его провести зависит от того, сколько раз он был обманут в прошлом. Чем чаще человека подводили свои «верные» системы ценностей, тем более циничным он делается. С точки зрения простого русского гражданина хроника прошлого кажется целым рядом фанерных домиков или воздушных замков, за которыми время от времени проглядывает чистейшая пустота, будь то в 1787-м или в 1991-м. На что можно положиться в новые, непонятные времена?
После всех потрясений XX века в российском обществе оказались размытыми морально-этические ценности. Это создает сейчас почву для процветания беспринципного сервилизма и, соответственно, все более откровенных манипуляций чиновников.[44]
Подведем итоги. Если потемкинский понтярщик всегда рискует неожиданным вторжением чужого пальца, когда кто-то в толпе подвергнет прочность деревни сомнению, то избежать такого момента можно только ритмически правильными выступлениями. Не слишком много и не слишком часто. Лозунги «Посмотри на меня! Какой я крутой!» неизбежно прерываются паузами, когда понтярщик молчит или просто отсутствует. Рано или поздно — завтра, через час… — он вернется и снова будет понтоваться. Но как часто? И надолго ли? Отсюда идет мнение, что потемкинские деревни всегда были нужны во всей истории России. Они «предназначены и нужны, чтобы пускать пыль в глаза начальству».[45] Но делать это 24 часа подряд, однако, было бы глупо, мягко говоря.
Если же показ устраивается слишком редко, то его притязания на славу или уважение покажутся странными и «ненормальными». Но сколько надо обманывать человека, чтобы успешно его дурачить? Сложно сказать. Конкретных, стандартных цифр, разумеется, нет, поэтому Потемкин и его потомки экспериментировали с паузами: «О’кей… щас будем важничать недолго и посмотрим, как выходит. Следить надо за реакциями… И… начали!.. Нет, медленнее… Ой! Мимо! Чересчур! Отход! Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Давай завтра еще раз попробуем…»
Любая информация выражается единицами (словами, нотами, пикселами или плоскими домиками). Между ними пустота. Если ее нет, то понт перестает быть понтом — нам не с чем его сравнивать. Если живешь постоянно с каким-то фоном (с постоянным шумом, запахом или болью, например), то через какое-то время его не замечаешь. Без новизны, изобилующей повторениями, эффект теряется, и деревни разваливаются. Редкие вещи, в том числе яркий понт, постепенно становятся нормой.
В Петербурге, к примеру, постоянно реставрируется около 400 фасадов зданий. При этом лишь 1 % проходят комплексное обследование перед ремонтом. Впоследствии и штукатурки, и краски хватает не более чем на пару сезонов: значит, маловато краски. Архитектурный — слишком редкий понт — не получается: «Все начнет просто падать на головы прохожим».[46] Вспоминается классическая сцена из американского немого кино: фанерный фасад целого дома падает на голову бестолкового актера… а он, божьей милостью, стоит именно там, куда падают открытые окна. Барабанная дробь и… бац! Клубы дыма или облако пыли — а герой спокойно стоит в окружении развалившихся досок. Так живут понтярщики в своих плоских домах.
45
Смогут ли южноуральцы жить в потемкинских деревнях?// Новый регион-2. 2005. 2 нояб. URL: http://www.nr2.ru/chel/expertise/44746.html