Быть победителем и лузером одновременно, разумеется, тоже невозможно. Эти разные точки зрения на то, что называется действительностью, исключают друг друга. Мы находимся в полной, настоящей действительности только в такие моменты, когда переходим от одного определения к другому. Когда уже прекратили одну попытку и обдумываем новую, когда находимся между ними. Когда оказываемся в игре и — может быть — станем или победителем, или побежденным. В этом полнота действительности. Это состояние большого риска и постоянного волнения. И это главная причина того, что люди фанатеют от «красивой» игры: они ищут суть события в беспокойстве. Дело в неописуемой тревоге, а не в результате или словах газетного репортажа. Все было бы по-другому, если судья просто вышел бы на поле после 90 минут полного молчания и зачитал бы перед трибунами счет.
Большие события сопряжены с риском, с сюрпризами и открытиями, как, например, чемпионат Европы по футболу, цирковые выступления или то, что происходит в роддоме. Само событие кое-что добавляет к прошлому и его меняет. Оно — смесь чего-то постоянного и потенциальной трансформации. Болельщики или любящие это знают лучше всех. Фанаты стоят за родную команду грудью год за годом и в случае победы, и — что важнее — поражения. Настоящие болельщики никогда не предпочтут результат процессу и не скажут: «Вот как только начнут выигрывать, буду болеть». Они видят безупречность в упречности: полная действительность включает в себя какой-то недостаток. Они представляют себе реальность вне жестких категорий или идей-фикс. Команды не становятся победителями раз и навсегда, как не бывает безупречных любовников. Команды иногда проигрывают, и у любящих всегда есть «недостатки»: болельщики добровольно принимают шанс потери — да он и нужен. Любящие принимают недостатки партнера — и они тоже нужны как необходимый элемент полных, настоящих отношений: «Я тебя люблю» переводится как «Я тебя люблю, несмотря на…»!
Такая философия — безоговорочная преданность делу — после развала Союза является серьезным вызовом в стране, где русское бытие похоже на русские горки. Закрываешь глаза — дрожишь, открываешь — тошнит. Поэтому и понтуемся перед лицом «истинной» действительности, которая нас и вдохновляет, и страшит. Истина, как и игра, бесконечна.
В подлинной игре — возможность полного краха; она достигает вершин в тот момент, когда невозможно предсказать, что сейчас произойдет. Повторяю: настоящие фанаты и по-настоящему любящие отказываются от всяческих претензий на контроль и становятся частью «игры». Им нужна эта непредсказуемость, когда они готовы поклясться в верности сборной или же любимой девушке — и будь что будет!
При полной бессмысленности рассуждений об истине когда мы наиболее близки к настоящему футболу или настоящей любви? Есть такая английская поговорка: «You don’t know what you have until you lose it» («Что имеем, не храним, потерявши — плачем»). Настоящий смысл дела всегда потенциален, он реализуется либо в момент потери, либо когда чувствуется её возможность. Только тогда открываются все нереализованные возможности. Этот принцип актуален в спорте, в любви и в деньгах.
Даже в буквальном смысле: надо тратить деньги, чтобы реализовать их цену. Сама копейка не стоит и копейки. В США, например, издержки производства одного пенни превышают реальную стоимость металла. Само пенни имеет лишь абстрактную цену, реализуемую исключительно в момент передачи. Оно истинно, действительно есть только тогда, когда его уже нет и считать нечего. Когда сумму невозможно назвать, потому что ее больше нет. Деньги решают многое, а отсутствие денег — еще большее. Воистину!
Истина и действительность никакого отношения не имеют к именам, категориям (числам) или оценкам: люблю свою девушку, зная, что у нее есть недостатки, как у любого человека. Поддерживаю свою команду, хоть она и никудышная — и за нее порой даже стыдно бывает. Принимаю всё и понимаю уровень своей абсолютной веры лишь в момент ужасной потери.
Тогда что это такое наше «всё», если его невозможно назвать, сосчитать или оценить? Как однажды сказал Оскар Уайльд: «Определить — значит ограничить». «Всё» состоит из неисчислимого количества возможных ситуаций, сосчитать которые я неспособен. Оно — в пробелах между моим пониманием и понтовыми высказываниями. Самый большой между ними пробел, брешь — это та радикальная пустота или вакуум, что делает сам акт подсчета возможным. Если задать себе вопрос, что существует вокруг меня до того, как я начну считать, скажу «раз», ответ будет — НИЧЕГО. Подсчет или первое слово начинается на абсолютно пустом фоне, которого мы и боимся.