СВЯТАЯ МЕЛАНИЯ
31 декабря, день Святой Мелании-Римлянки, почитался нашими южными крестьянами как день угощения, доброго отношения к страннику, бедному, а потому в этот день, мясопустный, готовили вареники с творогом в сметане, топленом масле и раздавали их у церкви желающим. Так и стояли хозяйки у притвора с закутанными в рушники горшками, а в них — пирожки, вареники. Выходящий из церкви бедняк получал сколько хотел, и иной раз даже с горшком. Даже Новогодние Колядки, которые пели утром рано 1 января дети, бросая зерно перед иконами, содержали слова о Святой Мелании и Василии Великом:
Дальше рассказывается, как Меланка, засучив рукава, месила тесто, раскатывала его, лепила вареники с творогом, да чтоб каждому, самому бедному, хватило. Потому-то детям показывали в морозном утре женскую фигуру, шедшую с горшками к беднякам: «А вон Святая Меланка идет, бедным пирожки несет!» Дети, конечно, верили, что это и есть именно Святая Мелания. Вероятно, в основе этого верования лежит языческое воспоминание о Щедром Дне Лады, в честь которой, богини лета, раздавали неимущим разное съестное, особенно творог, сметану, масло, яйца, хлебы и, вероятно, лепешки-«оладки», как на то указывает самое их имя. Раздача таких блюд и продуктов была глубоко укоренившимся обычаем, и христианство, борясь с язычеством, придавало ему форму христианскую. То, что этот обычай древнейший, можно видеть именно из того, что раздавались главным образом продукты скотоводческого хозяйства: масло, сыр, творог, сметана, молоко. Тесто пришло позже, когда хозяйство стало смешанным, скотоводческо-земледельческим. Но «сыр-творог» прежде всего говорит о Сурии-Солнце, а затем о «створожении», творении Исварогом мира. «Взял Свар землю, та она была полна воды, а он ее сдавил, выжал воду, створожил, и стала земля сухой, а на ней и люди стали жить», — говорил дед-Канунник в Антоновке. Существует и сказка, в которой Ваня-дурачок, поспорив с чертом, что «выжмет из камней воду», взял два камня, а между ними положил творогу да и сдавил. Вода потекла, и черт был посрамлен. Здесь при внимательном анализе видно влияние христианства на канву легенды: проповедники христианства называли языческих богов «бесями». Если посмотреть на легенду с этой точки зрения, то и выйдет, что Ваня-дурачок делал это перед Сваром, употребляя его же сварожий способ, ибо Свар дал сыр-творог людям, а, выдавливая «из камней воду», Ваня делал то же, что и Свар, творящий мир. Святая же Мелания пришла позже, как носительница действенного добра, и таким образом заменила собой Ладу-богиню, раздававшую молочные продукты бедным. В Юрьевке старые люди говорили, что «в старовину люди в тый день собирались до хаты, пели песни, а затем выходил Дед, подпоясанный соломенным жгутом, ставил сноп с гореща (чердак), где он хранился, а затем Баба приносила горшок с творогом, и кто-либо из младших поочередно отжимал его между двух камней». Таким образом, мы видим, что сказка про Ваню-дурачка имеет иное, ритуальное содержание. Появление Деда и Бабы и отжимание сыра-творога служило напоминанием о Сотворении мира, каковой был создан Сваром и Бабой (Землей). Венье, или жгут соломы, которым был подпоясан Дед, служит доказательством идентичности Деда с Дедом-Снопом, то есть это была примитивная икона Исварога.
КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
Калика наших былин — не одно и то же, что калека, т. е. покалеченный человек. Калика перехожий — это старик, иногда еще в полной силе и здравии. Одни из них давали обет идти в Святые Места и, прося «ради Христа», дорогой кормились подаянием. Другие просто нищенствовали. Третьи были вынуждены, будучи выброшенными за какой-нибудь безнравственный поступок из крестьянского общества, скитаться. Некоторые не имели права оставаться на месте более трех-четырех дней, обычно это были выпущенные из тюрем за тяжкие проступки, и на них особенно положиться нельзя было. Были и старики, просто не способные уже работать и «шедшие в кусочки», то есть за ломтями хлеба. Были, наконец, и просто лентяи, бродяги по призванию. Все они ходили с сумой через плечо, куда складывали полученное. Одни из них были скромными богобоязненными людьми, другие — просто бездельники, нахально пристававшие к людям: «А живого мясца не будет?» Однако полагалось всем им подать милостыню, раз она «ради Христа». Люди наши давали охотно, не разбираясь даже кому, раз просит человек. Однажды я сказал: «Да ведь он пропьет!» А моя собственная мать мне ответила: «Ну и что ж, пусть пропьет на здоровье! Если уж у человека больше никакой радости в жизни не осталось!» Бродяги ее настолько хорошо знали, что прямо, входя в село, спрашивали у мужиков: «А где здесь матушка живет? Говорят, добрейшая душа». И прямо валили к дому. Отец часто ворчал: «Всяких проходимцев кормишь!» На что мать неизменно отвечала: «Ты ведь иерей? Должен дать, раз просят ради Христа!» Отец, махнув рукой, уходил в сад. Мать же начинала раздавать все, что могла найти. Доходило до того, что сама просила у других: «Нет ли белья завалящего? У нас все вышло на странников». Наконец, и сами люди стали приносить нам все нужное, что можно было дать. Так, мать облюбовала один из пустых сараев для своего «склада» и уже выдавала оттуда. Бродяги, или, как их называли в наших краях, босяки, шли небольшими группами, по пяти-шести человек. Они, конечно, друг другу передавали, что их хорошо принимают, и являлись на Пасху, получали по куску кулича, по стакану вина, по десятку крашенок и одну небольшую пасху из творога, которая так и называлась: «для босяков». К этому давали им кусок сала, сахару, если была ветчина — ветчины, чаю. Мать добавляла еще по гривеннику на человека: «Выпейте! Только уж, ради Воскресшего Христа, не безобразничайте!» — «Да что Вы, матушка! Да мы человечество (человечность) понимаем и сами!» И действительно, выпивая, эти люди не только сами удерживались, но и других останавливали. Как они любили и уважали маму! «Ведь подумать! — говорил один из них мне, мальчику. — Какая Ваша мамаша! Чисто святая женщина! Мало таких». Но это, конечно, неправда, потому что от матери и крестьяне научились не гнать этих людей, многие из которых были глубоко несчастны, что потеряли образ Божий. Босяки свято чтили нашу деревню. Никогда за всю мою сознательную жизнь они не натворили в ней бед, а в соседних деревнях иногда и петуха пускали («красный петух» — огонь, пожар). Еще больше уважали мать другие нищие, не бродяги, а разные «Божьи люди». «Уж если босяка последнего, матушка, не гонишь, так от нас тебе и подавно святое уважение!» — говорили они. Странники «по Святым Местам» пользовались большой любовью населения. Этих просили помолиться, свечку у Святых Антония и Феодосия поставить, и те на обратном пути обязательно заходили сказать: «На Покрова как раз сподобил Господь, и твою свечку как раз зажгли в Киевской лавре!» Крестьяне радовались, крестились, а бабы утирали слезы. Иногда соседи даже ссорились из-за «Божьих людей»: «Что ж к нам не пустили-то? Мы что ж, не люди, что ли? Или подать не можем?» В другой раз собирались человек по двадцати в хате «странника послушать». Сидит он в обтрепанном подряснике, скуфейка на голове, и говорит: «Как зашел я в Белый Скит, а там два монашка всего, один иеромонах, и говорит отец Пахомий: «Нету у меня ничего, кроме подрясника! Бери уж… В одном останусь!» А люди, вздыхая, крестились: «Вишь ты, святой человек какой!» Перед ним чашка чаю, хлеб, сахар, мед, а странник все рассказывает и рассказывает. Чай давно застыл, хлеб зачерствел, а он все говорит..