Еще через день крестьяне уже стали побаиваться, как бы не проросло зерно, но тут, на счастье, выглянуло солнце, и снова стало жарко. В день-два не только все высохло, но стало еще суше, чем прежде. Мужики возили снопы, торопясь обмолотиться раньше, нежели снова «Илья не загремит». Когда через неделю молотьба была кончена, действительно, опять началась гроза, длившаяся еще неделю. Листва в саду поправилась, цветы ожили, а трава, начавшая было желтеть, выпрямилась и отошла. Буйные заросли дикого цикория, перея у перелаза, где ветки яблонь склонялись к самому плетню, дразня нас, стали еще больше. Крапива здесь и там поднималась в зеленых сережках. Папа, проходя по саду, заметил непорядок, велел коров на другой день в стадо не гнать и сам отвел их к перелазу. Через день все было съедено, перей вытоптан, крапива исчезла.
Снова наступила жара, но уже чувствовалось, что лето уходит, да и георгины расцвели, астры засинели, а в саду запахло скороспелым, крепким яблочным духом. Приближался Спас. Грустный шелест тополей стал говорить об осени. Еще солнце жгло, в полдень прохлаждались квасом со льда, но по утрам роса была все холодней и холодней.
«Лето кончается! — озабоченно говорила мать. — Скоро осень. Угля надо на зиму. В огородах картошку пора собирать. Еще две-три недели, а там и в школу уедете. Будет грустно без вас».
Призрак осени встал над деревней. Небо темнело, а вода в реке, темная, рябилась, и камыши грустно шелестели. Ласточки целыми стаями учили молодежь, летая с ней над рекой, и видно было, как неумело еще летали последыши, недавно родившиеся. Скворцы, воробьи садились на деревья, стрекотали немолчно, точно советуясь перед осенним перелетом. «Воробьи хоть и остаются, — говорил Пахомыч, — да и те стайкой собираются. Скворцов отряжают в теплый край. Слышь, советы подают!»
Скоро, скоро и наш отлет! Еще радуемся, бегаем в саду, на реке, но и у нас нет-нет и защемит детское сердце. Расставаться с родными так не хочется, и в город совсем не тянет.
«Лето в стопах, а солнце к Рождеству! — говорил Корней, орудуя возле лошадей. — Пройдет Спас, кончен попас!»
И вдруг, глядя на все, почувствовал я, что ведь всего этого может и не быть! Мне так странно стало, что мигом побежал к матери, обнял ее и сказал: «Мамочка, мы вас так любим!» Та счастливо улыбнулась, приласкала меня и сказала: «И мы тебя любим!» Целый день я вертелся возле нее, ни на минуту не покидая, так что в конце концов она сказала: «Иди побегай где-либо, погуляй! У меня дела много».
Озабоченно ходил я в саду, осматривая каждый угол, каждое дерево, куст, травину, точно прощался.
Когда ехал потом в школу, вдруг, глядя в окно вагона, подумал: «А что, если этого всего не будет и жить буду где-то, не дома?» И мне стало страшно. Предчувствовал я тогда, что все уйдет и что больше никогда не повторится, и так мне стал мил всякий пустяк домашний, всякий сучок дерева в отцовском саду, так отчаянно полюбил я всю Россию, что решил, что Россия — это отец, мать, дом родной, сад, поля, деревня, город, куда еду, вагон, люди, все это — Россия. Как же быть-то без всего этого? И решил снова в душе, что жить без России нельзя!
Так и теперь тоже думаю. И ничто мне моей земли Русской заменить не сможет!
Конечно, самое существование этих певцов восходит к давней-предавней истории нашей, и служило оно как бы музыкальной летописью, а песни и повести — хранилищем народного эпоса. В древние времена книг было мало, а то и совсем не было. Тогда вот такие певцы-музыканты, распевая песни про давнишнее, воскрешали в памяти народной события жизни народа и заставляли задумываться над ними. Содержание этих песен было иной раз не только религиозным, но и почти ведическим, как, например, нам пришлось слышать несколько раз: «Земле наша, ты добра еси. Ты добра, а широка, раскинулася от края до края, от Суря до Суря (иногда вместо этих слов другие: «от Зуря до Зуря»), а носишь ты на себе стада наши, хлеба наши, дома и дворы, а просим тебе, храни нас всегда, а не покидай нас, а коли умремо, так пойдемо до тебе, земле наша, до сырой домовины нашей, а будемо в тебе, как в матери, что нас породила, а вскормила.
Велики края твои, а не видно концов их. Дай урожай нам, защити нас от глада, дай хлеба, а коли Бог даст дождя, дай нам траву, а коли даст Он Зури (Сури), дай жита-пшеницы, всякой пашницы». Здесь Зурь, Сурь или Солнце — одно и то же, и ведет свое происхождение это слово от ведического слова Сурия — Солнце. Сурожина — то же, что Зворожина. В переводе на наш современный язык это будет «Сурия-Рожь». «Рожь», или «Рог» (по-немецки рожь — «рог») — это то же, что «риг» в слове «Риг-Веда». В чешском языке «Вье-да» — наука, а по-древнеславянски «Вьеда» — знание. «Веда» или «Вьеда» — одно и то же.
В другом случае нам пришлось слышать «Песню про Воду Великую»: «Та была Вода и Павода (Мертвая Вода), а и кто Воды пил, жив был, а кто Паводы — мертвым падал. А коли враги-Зури распяли его на куски, Павода докупы (вместе) собирала, а Вода Живо давала. А что убито врагами-Зури было, то на ноги с поля вставало, а Вода Велика ему Живодала!» Ясно, что содержание этой песни совершенно языческое, ибо Жива-Живо, или Живо-дало, — принцип жизни, существования, Яви, и в этих словах надо видеть описание великой битвы предков с «врагами-Зури». Враги эти были врагами Солнца, а следовательно, Сынами Потьмы. Вода Великая Живодала тем, кто был другом Зури-Солнца, и оживляла их. Живодати — давать Живу.
Если же сравнить песню Земли с молитвами «Риг-Веды», или гимнами Земле, то сходство выясняется потрясающе! (См. нашу книгу «Риг-Веда» и язычество».) Выходит, что народ наш, в толще своей, сохранил память об этих днях, а мы, люди образованные, эту память уже утратили!
ХРИСТИАНСКАЯ ПРИМЕСЬ
Чтобы такие песни не воспринимались как языческие, певцы прибавляли в конце: «Слава Христу нашему, слава Богу-Отцу, слава Духу Святу, а Пресвятой Троице, Богородице!» При этом слова «Троица» и «Богородица» они сливали, как если бы Троица и Богородица были одним и тем же Божеством.
Конечно, при известном усилии здесь можно видеть напоминание о Триглаве, именуемом часто Трояном, или Трицей, Тричей и т. д., но мы будем придерживаться нашего метода, обнаруживая сходство с языческими верованиями только там, где оно не подвергается сомнению. Если же слишком легко принимать объяснение, которое нам нравится по своей близости к нашей идее, можно зайти слишком далеко в утверждениях и потерять самим веру в точность нашей мысли. Нам кажется скорее, что певцы именно, чтоб подчеркнуть, что в их песнях мет языческого содержания, прибавляли эту христианскую оправу, и потому им было незачем вносить в нее тоже языческое содержание. Поэтому мы не будем настаивать на идее Триглава в данном случае. Скажем лишь попутно, что наши язычники-предки веровали в опоэтизированную природу и видели в Божествах своих вовсе не одних идолов, как у многих христианских проповедников сказано, а кроме того, эти проповедники, отрицая язычество как таковое, и как «поганое» или «бесовское», не считали нужным в него углубляться. Не забудем и того, что первые проповедники были греками из Византии, а не славянами, или «Кревенью», как до сих пор называют латыши русских, или «Венцами», как называют нас эстонцы. Эти названия подчеркивают нашу кровную связь с кривичами и венцами Балтики. Греками, конечно, были и первые священники на Руси, а потому они в язычестве видели угрозу христианству и стремились к его искоренению. Хранили же языческую традицию после исчезновения жрецов, волхвов и кудесников скоморохи, певцы, рельщики, гусельщики в виде песен, сказаний и повествований под музыку. Больше чем вероятно, что и «Слово о полку Игореве» пели такие же гусляры-бояны. Со временем роль певцов-боянов упала до того, что совпала с нищенством. Певцы же Древней Руси были людьми почетными, они не стяжали ничего и считались Велесовыми Внуками («Слово о полку Игореве»). Их приглашали и одаривали всем, что им было надо. В прежнее же время человеку «нужно» было очень немногое: кусок хлеба, сала, мяса и луковица! Одежду ему давали за его песни богатые князья, а воду он находил в каждой кринице. Нестяжательность перешла и к рельщикам, ибо они ничего не просили, а за поданное им благодарили: «Спаси Христос!» Между тем в позднейшие времена уже певцов не приглашали, а пели они у церкви или на ярмарке, как мы сказали. Ходили они по всей Святой Руси, от града к граду, и поданное принимали именно как подаяние. Это, конечно, очень жалко, ибо их песнями должны были бы заинтересоваться ученые и государственные люди.