Роженица же с языческой точки зрения никакого греха в акте рождения не совершала, а, наоборот, подражала Роду-Рожаницу, значит Богу, и, таким образом, в рождении, как в жертве, был акт подражания Богу, а потому оно было ни в коем случае не зазорным. Откуда же явилось как бы толкование постыдности рождения?
Таким образом, в основе этого понимания лежали две идеи: одна — языческая, другая — библейско-христианская. В последней было противоречие, с нашей точки зрения, не объяснимое иначе, как присутствием в основе таковой другой, более древней, нежели библейская, идеи. К такому толкованию склонялся и Зигмунд Фрейд.
РОДОВОЕ НАЧАЛО
Славяне, конечно, как все люди, прошли через родовую организацию, т. е. через родовое начало. Тогда род, или же большая семья, состоял из отцов, дедов, сыновей, внуков и правнуков, живших если не все вместе, то близко друг от друга. Вначале род был семейной коммуной, в которой все делилось по числу душ, а может, дымов, т. е. малых семей, решением старшего в роде, или родича. Но так как все установления в конце концов ветшают, так и родичем стали называть всякого, к семье принадлежащего. Сородичи же, то есть простые члены рода, стали удаляться друг от друга, образуя племя. Самое слово «племя» сродни «пламени» и означает, что на всех его членах лежит долг поддержания Огня. Так, в некоторых источниках крестьяне Киевской Руси называются огнищанами, от Огнища, или Костра, общего всем в роде. Символ Огнища, как образ Костра, от которого берут Огонь (Агни) все члены рода, обозначает источник рода, а следовательно, с обожествлением предков он становится Семарглом, Агни, Огнебогом и т. д. Старший родич, со временем теряя свое значение, превратился в старейшину, а затем в старшину, старосту. Староста был не только старцем, старейшим в роде, но и человеком, который заботился о благоденствии всех родичей. В этом случае родичами стали называть уже всех близких и дальних родственников. От родового начала в южнорусском крестьянстве остались яркие следы: общинное владение землей, сход, или же мир, решавший дела общины, дележ земли каждый год по числу душ, либо дымов, а иногда едоков. Последнее было внесено уже христианством, ибо в нем видна забота о всяком живом человеке, а не только о работнике.
Родовое начало видно и во взаимопомощи между крестьянами: если кто заболел или не мог вспахать свою землю, находились добрые люди, работавшие день-два «для Бога» — на вдову, на семью больного. Крестьяне давали друг другу быков, коней для работы в поле. Иной раз шли целой гурьбой, чтоб помочь сжать поле либо обмолотить урожай заболевшего члена общества. В Юрьевке такие работы назывались Радощаны и, конечно, уходили корнями в язычество.
Родичи, или же близкие родственники, знали, что никто из них друг другу не откажет, ибо тогда он сам не сможет рассчитывать на помощь других. Поэтому взаимопомощь на деле была очень эффективной, хотя деньгами крестьяне друг другу помогали редко, но натурой, зерном, трудом — очень часто. Деньги вообще крестьянство ценило и ими не разбрасывалось. Родовая земля в древности была огорожена либо отмечена межами, и каждый старался на чужую землю не ходить, чужого добра не трогать. Если же на соседний род нападали кочевники, враги, то род поднимался на их защиту. Иногда огнищане вставали всем племенем. Общий всем им Огонь хранился в каждом роде, и в случае его потери за ним шли и получали его. Упустивший Огонь подвергался сильнейшему наказанию, вероятно изгнанию из рода. Дети, родившиеся в роде, становились его членами, подлежавшими охране, ибо будущее рода было в них. Умершие родичи хранили род на Том Свете и постепенно становились священными для всех. Отсюда возникли сначала уважение к ним, а затем и культ предков. Так как род шел от Бога, то и родичи, умершие в древности, становились близкими Богу и постепенно с Ним сливались. Потому и Бога-Отца древние люди понимали, как Род-Рожаниц, т. е. источник рода, и оказывали Ему почести в зимние праздники, катая Огненное Колесо и ставя Вечерю Рода в бане. «По-родня Вечеря» считалась на Юге священной, и никто к ней не смел касаться. Если она оставалась и «Род ее не трогал», то принято было ее отдавать птицам, оставляя на снегу. Зимнюю Бабу, сооруженную во дворах, крестьяне в Юрьевке называли Породиной, вероятно, в честь Род-Рожаница. Что это была Баба-Зима, известно и на Западе, но Породиной ее называли лишь на Юге России.
ИЛЬНОВКА
Ко дню Пророка Ильи обычно церковный причт, т. е. священник, дьякон и псаломщик, шли со двора во двор, пели молебны, кропили урожай, благословляли достаток. День этот был установлен еще киевскими великими князьями для оплаты труда священников, ибо в те времена люди жили больше натурой, т. е. хлебом, зерном, просом, мясом, салом, волной (шерстью), медом и т. д. Деньги, если они и были, имели значение капитала, а торговля вся шла меной, и на торжищах продавали коня за серебряную гривну, позже за рубль, а уже при царях московских и рубли стали дешевле. Ильновка приносила священнику должное пропитание на год, а излишки он продавал в городе, получая за них деньгами. Ошибочно думать, что и при язычестве не было оплаты службы в Боголесии или при Перуне, Святовите. И тогда несли плату, жертву, которая поступала в пользу жрецов. Князья дарили большие суммы для языческих храмов, а на Руяне (Руген) архижрец был могущественнее даже, нежели князь. Его все боялись. Князья киевские уходили «по Овсенях в Полюдье», т. е. на ту же Ильновку. Илья приноровлен греческими священниками к Перун-дню, и потому простой народ говорил: «Гремит Илья!», приписывая ему качества Перуна-Громовержца (Индра!). В Антоновке его называли Пращур, Прадед, Дед: «Казалы Диду, що бу дуть к обиду!» То есть: «Говорил Дед, что придет в обед», намекая этим на возможную грозу в обеденный час. Летом, да еще во время жатвы или во время обмолота, дождь и гроза были лишними, а потому все стремились убраться до дождя. Ильновка, таким образом, была «Перунованием», при котором Кудесники, Жрецы и Богогласы приходили за зерном, платой на год для содержания Боголесии в порядке, храмов и скитов языческих. А уже христианская Ильновка стала днем сбора пожертвований на причт. Священник и псаломщик шли с возами, на которые крестьяне клали мешок зерна, кусок сала, арбузы, дыни, тыквы, корнеплоды, картошку — все, что могли, в небольшом количестве. Но так как село было большим, то и хлеба получалось много. Переводя на деньги, причт зарабатывал, таким образом, натурой несколько десятков, а то и сотен рублей. Между тем дары не были строго определенными и каждый клал сколько хотел. Если считать, что «у бедного мужика отбирали плод его трудов», то не следует забывать, что это отбирание было добровольным и что никто с мужика не драл последнего, как это делали Советы. Каждый давал от избытка своего, а не от недостатка! Благодаря этому священник мог не думать о хлебе целый год, а крестьянин чувствовал, что он сделал что-то и для Бога. Наконец, Ильновка имела вид не сбора как такового, но благословения урожая, что, очевидно, не одно и то же. Всякий хозяин давал что хотел. Были, что давали необычайно мало, из скупости, но никогда причт им не делал замечаний по этому поводу. Если деревня была мала, крестьяне сами понимали, что должны давать больше, и действительно давали не только по мешку зерна, но и по мешку картошки, корнеплодов, маиса, по бидону масла и т. д. Чем деревня была беднее, как правило, тем больше давали крестьяне. Часто можно было видеть, что люди дают и живность, кур, поросят, ягнят, даже телят. В таких случаях священник сам отказывался, потому что не мог брать столько да трудно ему было перевезти все домой. Поданные хлебы дома резали на куски, сушили на сухари или раздавали бедным же. Наш отец, например, отдавал почти все бедным, а мама — та просто все раздавала и даже вызывала нарекания отца за это. Но подводы в Ильновку, подходя к бедному дому, не грузили, а выгружали бедняку мешок пшеницы, картошки, теленка или курицу. Бедняк был тронут до слез, а остальные крестьяне, узнав, несли еще больше, так как были уверены, что делают Божье дело: «Батюшка сами знают, кому дать!»