Неизвестно, когда молодежь отдыхала. На заре она уже шла и ехала на сенокос, на баштаны, поля. Вечером после заката солнца возвращались, уже по дороге заводя песни. Загорали девки и парни в это время дочерна. Однако девки все пользовались специальными дешевыми «крэмами», чтоб лицо оставалось белым. На ночь они его обильно смазывали сметаной, медом, лимонным соком, а днем надевали платки на голову, опуская конец на лицо от солнца. Почти все носили соломенные шляпы в поле. Обычно миловидность, а иногда и незаурядную красоту сохраняли они до первых годов замужества, а затем, годам к 30, отцветали. Тяжелые полевые работы убивали красоту. Однако девчонки от 15 до 25 лет прямо сверкали красотой. Здоровье в них было столь крепким, что не могло идти в сравнение со здоровьем городским. Нравственность, говорят, зависит от здоровья. Если это верно, то крепкое здоровье и делало мужиков нравственными. Однако все они глубоко верили в Бога, и, вероятно, вера и была источником как их здоровья, так и нравственности. Старые, столетние деды были не редкость. Они сидели на завалинках у домов, грелись на солнце, вели беседы друг с другом, рассказывали, «как люди жили в старовину», и следили за детьми. Старухи больше качали младенцев, матери которых были в поле, давали им «соску» — бутылку молока, хлебный мякиш, завязанный в чистую тряпочку, укладывали спать. Старухи тоже иной раз рассказывали детям, но больше сказки, чем о прошлом. Прошлое было дедовской привилегией. От этих старых дедов и нам пришлось многому поучиться, чего ни один городской житель не знал. Этния наша ведь была при земле, в деревне. В городе она исчезает. Обычно дед, начиная свои слова, говорил: «Слава Богу! День добрый! Солнышко печет. Старым костям хорошо…» Потом незаметно переходил на нравоучения, слова о прошлом: «Теперь и люди стали жидковатыми! Теперь — не то. Бог знает, до чего доживутся, и мне так думается, что Страшный Суд скоро… Не по-Божьему стали жить люди!» Иной из таких дедов был столь авторитетен в семье, что его мнения все боялись, даже взрослые мужики, у которых у самих бороды до колен были! Старший Демьян с хутора в Антоновке был всем известен. Ежели он скажет: «Пошли оттудова, ребята! Чего вам там толочься?», так все и уходили. Никому просто в голову не приходило с ним спорить. А Демьян, бывало, и старых дедов пробирал! И те тоже молчали, потому что Демьян был 93 годов. Уважение к старшему было полное. Нам кажется, что эти деды и были главными хранителями нравственной традиции в деревне.
Священник настаивал на нравственности, а деды — на этике, но тоже не без религиозной подоплеки.
Возражать такому деду, а еще, Боже упаси, выругать его было столь тяжким нарушением законов, что такого человека начинали сторониться.
Нравственно деревня стояла выше города, где были разнузданные пролетарии и где люди пили горькую без всякого повода. В деревне если пили, то ради праздника либо по семейному случаю, а так, зря, не пили. Пьяниц было один-два на всю деревню.
СВЯТАЯ ЕКАТЕРИНА
Святая Екатерина почиталась девушками особенно. Те из них, что мечтали выйти замуж, обращались к ней. В Екатеринин день на заре, до света, надо было подняться, выйти в сад, нарезать пучок-другой вишневых веток и сказать: «Святая Екатерина, дай милого, дочку, сына!», а затем отнести ветки в зимнюю горницу (чистая половина хаты, где принимают в праздники гостей), поставить в кувшин с водой и, меняя воду каждый день, ждать до Рождества. Если цветы появятся к Рождеству, значит, Святая услышала молитву и будет по желанию молившейся. Если цветы запоздают на день, выйдет замуж, но позже, а если вовсе не расцветут, останется в девках. Обычно цветы расцветали к Рождеству. Все девушки шли в церковь на Рождественскую утреннюю обедню с цветами в платочке и там их оставляли перед иконами или приносили обратно домой. Эти вишневые цветы посреди зимы, снега, на Рождество были просто чудом! Особенно их любили дети, которым цветы всегда говорят больше, чем взрослым. Я на них смотрел в детстве, как на чудо. Вишневый цвет был непременно на нашем рождественском столе среди белых и синих гиацинтов, апельсинов, яблок и груш. Вишневые ветки в белых цветах, чуть пахнувшие медом, весной, в самый разгар зимы — милое видение будущего! Целый месяц стоят они в кувшине, и на Рождество появляются цветы.
В каждой, в самой бедной хате где есть девушка, есть и цветы. Святая Екатерина — покровительница возлюбленных, обещающая счастье и довольство. Любили ее девчата в наших деревнях и к празднику своей Святой готовились, говорили о нем, приготовляли чистые кувшины, выскребали их, наливали задолго воду, чтоб «выстоялись», и только тогда клали в них ветки. Екатеринин день был любимым днем молодых женщин, которым Бог еще не дал детей. Они служили молебны Святой, просили потомства. Про женщину, жившую бездетно, говорили: «Святая Екатерина не дала детей!» Или: «Святой Екатерине мало молилась!» Но если Святая была покровительницей невест, то она же была прибежищем матерей, у которых родились одни дочери, и те втихомолку молили: «Сыночка пошли, Святая наша! Милая, помоги! В крестьянстве сын нужнее всякой дочки!» И правда, земля любит, чтоб ее хороший мужик обрабатывал. Правда также, что в наших местах и бабы мужикам не уступали в работе, но коли вилами снопы подавать, нужны все-таки мужские руки. В Екатеринин день обычно лежал уже снег и было холодно, однако, зима еще не скрипела, морозов лютых не было. В такой день в саду тихо, на ветках клочья снега, инея, который стряхивали синички, перелетая с ветки на ветку. В белом лежала земля, сады, в белом невестином платье приходила Святая Екатерина, ласково улыбалась всем просящим, кивала своей фатой и шла в занесенные снегом поля. Святая Анастасия являлась, и хотя много на деревне было Настей, Настасий и Настенок, но почему-то Екатерина была ближе сердцу и к ней шли мольбы, а не к Настасье. В деревне пахло кислой капустой, гречневой кашей, грибами, жареным луком. Во двору на снегу порхали при дуновении ветра сено, солома. Воробьи весело прыгали, нахорохорившись, по коньку соломенной крыши, слетали во двор, где хозяин бросал зерно курам и уткам. Клевали воробьи пополам со снегом зерно. Всем было вдосталь, в том числе и воробьям. Но после Екатеринина дня детишки везде Зиму-Бабу ставили, и тогда у ее дебелых ног клалось воробьям особое угощение, какое им подсыпали каждый день: отсевки, дикая горчица, полевой горошек, остюки, овес, ячмень, и все — во славу Зимы-Бабы, матери живущего. От подножия Зимы кур гнали прочь, потому что им и без того давали дважды в день зерно.
Со Святой Екатерины дни укорачивались, ночи удлинялись, время шло к Рождеству, к Колядину дню. Наступала настоящая Зима с трескучими морозами и метелями. Приходил в деревню Святой Филипп в кожухе, за ним Свят Микола Милостивый. Появлялись и Три Брата: Мороз Красный Нос, Синий Нос и Белый Нос. Застужало. Начинали биться в окна, прося кусочек сала, синички. Им тоже крестьянство подавало милостыньку: подвешивало на ветках деревьев куски сала. В жестокий холод, в стужу летали они, клевали сало, отогревались.
Всех живых жалела добрая мужицкая душа!
РЯЖЕНЫЕ НА НОВЫЙ ГОД
Ряженые ходили обычно на Севере России, на Юге это делалось несколько иначе. Поскольку ряженые северные приходили «скоморошить», т. е. чудачить, на Юге они были серьезными, точно выполняли очень важное дело. Напомним, что наши воспоминания относятся к началу века, т. е. к девятисотым годам, касаются, главным образом, юрьевской жизни на Днепре, в селе, удаленном от железной дороги и близком от Кобеляк Полтавской губернии. Первыми на Новый Год на заре, когда еще даже темно, иной раз из-за туч не видно, светится ли восток, прибегали «щедровать» мальчишки и девчонки. Они были с корзинами, мешками и разными сумками. Прежде всего они кидали зерном в иконы и пели хором: «На счастье, на здоровье, на масло коровье, на жито, пшеницу, на всяку пайщицу! Поздоровь Бог добрым людям на здоровье!» Затем они получали сласти и убегали дальше. Девчата ходили отдельно, они пели так: «Во Ерусалиме Исус народился в полночь! Счастья, здоровья добрым людям, хозяину с хозяюшкой Слава! Щедрой Ночью, Щедрой зарею, дай Бог счастья всем людям, а мы Христа спевать будем! Слава!»