Он был правда как патриарх. Величествен, согбен, но крепок, мудр годами, суров, но добр к детям, с улыбкой их гладил по головам, щекам, ручонкам, но в то же время его глаза сверкали, когда он видел Захара, запойного пьяницу. «В пекле будешь гореть! — грозил он ему костлявым пальцем. — За то, что детей, как сирот, по миру пустил! За бабу твою, что слезы выплакала, померла, сердешная, раньше времени, отвечать будешь! За все твое пьянство свинское, за все художества…» Так же был он беспощаден к грубым, драчливым людям: «Черти тебя стегать будут на том свете по голой заднице! Не уйдешь! Думаешь, что силен сегодня, так и завтра силен будешь? Я тоже силен был. А вот Бог взял силу, взял зрение, слух. Теперь вижу плохо, слышу плохо, а силы, брат, кот наплакал. А ты твою силу зря тратишь, не на Бога, а на черта. Бойся Страшного Суда. Еще старость к тебе не придет, как Суд будет. И будешь ты выть от боли, да Бог слышать не будет».
Дед Гармалий, с развевающимися волосами на ветру, точно дуб, крепкий, духовно сильный, но дряхлый деньми, стоял иногда на паперти и пророчествовал. Священник не мешал этому. Любили его все за святость жизни. Он скончался в полном сознании, просил выгнать баб, «чтоб не выли»: «В радости хочу отойти к Отцу моему Небесному!» Со свечой в руке, в чистой рубахе лег он под образа и заснул — умер! Как жил, так и умер: просто, сурово, ясно. Про него священник сказал: «Он был как плод Христов, созревший и не перезревший. Ни пятна на нем, ни тени. Чистый человек!»
ГРАМАТКИ
При церкви для поминовения о здравии и упокоении были граматки — небольшие книжечки с именами. Книжка имела крестик на обложке, в середине же разделялась на левую и правую стороны, на одной из которых были имена здравствующих родственников, а на другой имена усопших. В начале было напечатано несколько молитв, а в конце — Слово о Загробной жизни. Некоторые из граматок были старыми-престарыми, времен еще императора Николая Первого, и содержали давно выцветшие записи, среди которых попадались: «Воина Иоанна, убиенного за веру, царя и Отечество в земле немецкой». «Воина Петра, павшего за веру, царя и Отечество на поле брани у Липцика». А дальше приписано: «И матери его Марионы неутешныя». Когда пали эти воины? Вероятно, еще в Отечественную войну! Добрая память крестьянская хранила их имена, пока не была куплена граматка и сельский дьячок мог записать всех сродников. Заботился русский человек, чтоб не были забыты церковным поминовением эти люди. Заботился из года в год, держал в памяти, пока не записал-таки. Лейпцигская Битва народов имела место в начале прошлого столетия. Это и был Липцик. Какая душа христианская помнила десятки лет своего брата, дядю или отца, прежде чем записала? И матери его Марионы неутешной? Сколько лет ей было, когда она успокоилась под родным крестом на кладбище? Брат, сын, внук не забыли, о ком она часто плакала, как ветхозаветная Рахиль. Не было утешения ее родительскому сердцу, ее материнской любви. В притворе, на столике, лежала груда этих граматок. Одни были в кожаном переплете, тоненькие книжечки, другие в простом, вытеревшемся и посеревшем коленкоровом, а третьи были просто несколько листов ученической тетрадки, сложенной в осьмушку, с обложкой из синей сахарной бумаги. Много горя крестьянского было в этих записях: «Без вести пропавшего раба Божьего Ивана», «В далеком краю живущего Игнатия». В каком краю жил этот Игнатий? Где без вести пропал раб Божий Иван? «Многострадальну Анастасью». Что за женщина была эта Анастасья? Может, годами была прикована к одру болезни? Несколько раз в году, в День Всех Святых, в Дмитриевскую субботу, на Радонице Фоминой читались все эти записки от начала до конца. Поминала церковь старейших из них. Поминала уже и тех, кто был записан о здравии, как усопших, потому что больше никого из них в живых не было. Граматки лежали там под всеобщим наблюдением. Никто не смел унести одну из них или использовать для себя, потому что «людей обманешь, а Бога — никогда!»
Как мы сказали, в конце граматок были помещены Жития Святых, Схождение Господа нашего Иисуса Христа во Ад и другие небольшие описания. Жития были написаны кратко, понятно, и каждая граматка была составлена по-другому. Если в одной из них было описание Жития св. Ефрема Сирина, то в другой — св. Иоанна Златоуста и др. Видно было, что листики были чуть выцветшими, с пятнами лампадного масла. Сколько поколений людей вписывали в них свои грустные имена? О них сторож Яков говорил: «Это прапрадедовские граматки! Всегда там же и лежали. На Родительскую субботу их батюшка читают».
Позже нам приходилось видеть в церкви специальные Синодики, в которые записывались все имена. Там тоже изобиловали записи: «Умученного татарами воина Иосифа», «Погибшего на Черкесах воина Гавриила», «В земле венгерской убиенного за веру, царя и Отечество воина Иакова», «В земле свенской погибшего на Водах раба Божия Ивана». Что обозначали эти записи и как их принимала деревня? Плакала мать, горевал отец, но гибель сына родители принимали по-христиански, со смирением, записывая «на вечное поминовение». Особенно поразила нас одна запись: «Погибших за веру Христову воинов в геиваре, даже до смерти мучения принявших: Иоанна, Петра, Павла, Сергия, Иакова, Николая, Димитрия». Что это были за безвестные герои? О каком генваре речь идет? В истории Российской это событие не упомянуто. По времени же, приблизительно судя, это было еще в донаполеоновское время. Вероятно, на войне с турками…
«ПОСЛЕДНИЙ НЫНЕШНИЙ ДЕНЕЧЕК»
Жизнь целого народа подвержена колебаниям, идет то кривой линией, поднимаясь вверх, то ломаной, падая, поднимаясь, снова падая. Таким колебаниям была подвержена и жизнь народа русского, и сам народ предчувствовал грядущие изменения своей жизни, высказывая это предчувствие разными способами. «Коли ребята зачинают в войну играть, быть войне!» — говорила народная примета. В 1903 году, перед Русско-японской войной, дети действительно все время играли в войну. Происходили целые гомерические драки, одна из шаек нападала, другая защищалась. У многих мальчуганов были синяки под глазами. Родители пробовали запрещать игру, тогда ребята уходили в луга, за бугры, за ветряки, и все воевали. Война пришла! Коллективная душа народа знала, что она будет, и дети, как более впечатлительные существа, первыми ее почувствовали. Тревожное предчувствие передалось и взрослым, а когда вспыхнула война, все говорили: «Дети уже давно знали, что будет война!» Конечно, дети не знали, но благодаря их чувствительности уловили носившуюся в воздухе идею войны. Это, несомненно, так. Такой же чувствительностью обладали девушки перед Первой мировой войной. Собираясь на улице, они особенно часто затягивали песню «Последний нынешний денечек». Доходило до того, что отовсюду звенела эта песня! Едешь по железной дороге, вдруг из третьего класса доносятся звуки гармони и — «Последний нынешний денечек»! Идешь в поле, видно, как работают на сенокосе девчата, и вдруг звенит песня: «Последний нынешний денечек». Наша мать, слушая эту отовсюду льющуюся песню, качала головой и говорила: «Ох, не нравится мне эта песня! Как бы не напели и вправду чего страшного!» Даже мужики стали сердиться и кричать на молодежь: «Да что ж вы, ничего другого не знаете? Ну, пели бы что-либо другое!» Молодежь стала петь… «Прощай, садик, садик зелененький!» Еще хуже, совсем на родителей тоску нагнали. Обычно когда пели, то минорные по содержанию песни пели среди мажорных, чтоб не нагонять грусти на людей, а то уцепились за минорные песни, и ничего с ними не поделаешь…
Десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый годы все пели этот злополучный «Последний нынешний денечек», а потом вдруг перестали, точно ножом отрезало. Дед-Канунник сказал: «Ото ж спевали «Последний нынешний денечек», так теперь перестали, а теперь надо ждать войны, потому что перед самой войной всегда перестают».