Тем не менее прошел еще один год, в продолжение которого стали распевать старые мажорные песни, о злополучной песне даже не вспоминали. Поля родили урожай сам-30, сам-35, мужики не знали, как справляться с работой. Зерно было в цене, богатство крестьянское возрастало. Скот увеличивался. Завели лошадей донской крови, годных под седло, стали выезжать мужики в воскресенье на нетычанках, или, как их называли, «тачанках», в нарядах, с грохотом, блеском, шумом, знай, мол, наших! Кичиться стали люди: «Смотри, какая бархатная юбка у меня! Ни у кого такой нет!» Патриарх Гармалий все чаще стал возглашать с паперти: «Побойтесь Бога! Землеробы! Вам нос к земле держать надо, а не задирать! Страшный Суд скоро!» Но его уже мало слушали, а парни откровенно посмеивались: «Зажился… С глузду съехал!» — «Дадут вам земли, полный рот напхают! Дадут воли, выбирай любую могилу! Три вершка на человека! Всей Расеи по счету хватит…» — «Старый дурень! Ишь, какое завел! Прямо хоть манишку рви на куски да слезы вытирай!» Правда, возражали только вполголоса, так, чтоб старик не слышал, а кто помоложе — ухмылялись. Однако прежняя гармония, уважение к старшим было нарушено. Уже и дед Гармалий не имел авторитета.
А потом вдруг снова запели «Последний нынешний…» Запели, запели, да в самую косовицу и мобилизация вспыхнула!
«Теперь все пропало! — сказал дед Гармалий. — Молитесь Богу, дети! Страшный Суд завтра!»
С этими словами и умер.
ЦВЕТЫ — СЛЕД БОГОРОДИЦЫ
В один из предвоенных годов осень была поздняя, и на Покрова было еще почти тепло. Утром приходит к отцу мужик, без шапки, что-то бережно в руках держит. Отец его принял в столовой, но мужик от чая отказался: «Непривычно, спасибо, батюшка!» И развернул свой узелок, который бережно нес, а в нем — кусок земли, в форме женской босой ноги, и листва, а в ней фиалки! «Ото ж верят у нас мужики, что Богородица по полям ходит на Покрова, глядит, все ли поля сжаты, а где ступила, там и цветы встают! И кто найдет, в церкву принести должен, «следа взять», положить его перед Царскими вратами. Так ото ж я и принес, чтоб разрешили положить!» Отец долго рассматривал цветы, потом решил, что в религиозном отношении Богородицын след, как народный обычай, принять можно. Так и сделали. Отец оделся и направился в церковь, а следом за ним — мужик, и уже целая толпа стариков и старух, узнавших, что нашли следы Матери Божьей. Через час открытая церковь была полна народа, и отец решил отслужить молебен. Служение было торжественным, и крестьяне побросали всякую работу на дому и, несмотря на будний день, все пришли в церковь. Пошел и я и там увидел у ног иконы Покрова Пресвятой Богородицы на парчовой скатерти белую хрустку, т. е. платок, на котором кусок земли со следом, зеленью и цветами. Фиалки сильно пахли. Крестьяне ставили свечи перед иконой и кланялись земно. Уже к вечеру вокруг этого места образовался целый ряд даров. Люди несли кто холстину, кто хлеб с воткнутой в него свечой, кто горшок меда или ковшик зерна, который тут же и ставили, а на Покрова, через день, было торжественное служение, в храме были необычайные толпы народа, которые не расходились, а просили служить весь день. Отец возвратился лишь пообедать и сейчас же вернулся в церковь служить акафисты Покрова Богородицы. Службу правили и на следующий день, так как много было стариков и старух, желавших приобщиться по этому случаю. Только на третий день, по приказанию отца, Богородицын след отнесли и положили в перекопанную землю в церковной ограде, близко у могилы неизвестного священника, умершего в прошлом столетии и на плите которого стерлись все буквы. Долго у того места крестьяне зимой и летом ставили свечи и молились.
Отец говорил потом: «След, может, и чей-либо из деревни, но не это важно, а то, что люди благоговейно молятся и верят. Не мне их разуверять, тем более что здесь народный, многовековой обычай».
Посмотреть на цветы приезжали между тем из соседних деревень, и вскоре дело дошло до начальства. Отца вызвал архиерей, но, выслушав его объяснения, решил, что препятствовать народному верованию не надо, потому что, собственно, плохого в этом обычае ничего нет.
ДОНОС «О СЛЕДЕ БОГОРОДИЦЫ»
В тот же год архиерей был переведен, а на его место явился другой. Как и следовало ожидать, по доносу одного из духовных лиц дело «О следе Богородицы» возникло снова. Отца снова вызвали к архиерею. На этот раз иерарх даже не дал отцу досказать своих объяснений, как стал его распекать за «религиозное суеверие». Время от времени он спрашивал: «Что же это подстроено было? Обман верующих? Чудеса, что ли? Запомни, отец, что чудес в наш век не бывает, а все они объясняются естественными науками!» Откровенно говоря, отец был крайне удивлен таким «материалистическим подходом» архиерея. «И запомни, отец иерей, что, если что-либо еще услышу подобного, тебя удалю за штат!» Эта угроза была достаточно серьезной, и отец не хотел ссориться с епархиальным начальством. Тем не менее его вызвали еще раз, на этот раз по другому поводу. Служил он в это время в Анновке, селе, находившемся на Желтых Водах, за Днепром, у Кривого Рога. Там было много евреев-лавочников, и отцу прислали какое-то епархиальное послание, говорившее о том, что «евреи — наши враги, и если японская война была проиграна, это благодаря им!» Конечно, отец, зная роль барона Гинцбурга, сыгранную им в питании наших моряков, зная, что государь сделал этого человека бароном за его заслуги и что Гинцбург был евреем, такого послания не прочел. Архиерей его встретил криком: «Следы Богородицы прославляешь, ереси разводишь, а послания прочесть не пожелал?» Отец спокойно ответил: «Во-первых, сам Христос сказал: «Несть ни Эллина, ни Иудея», а во-вторых, я знал, что настроения рабочих в рудниках (там были рудники) таково, что прочти я им за обедней это послание, они сейчас кинутся грабить и убивать евреев! Как же я, иерей Бога Живого, могу толкать людей на убийство?» Архиерей и слышать опять ничего не пожелал, заявив, что дело «О следе Богородицы» он снова пересмотрит и что сообщит отцу свое решение.
Через месяц отец был уволен за штат. Это означало, что он ослушался архиерея и что не может отныне занимать прихода регулярно. Родители опечалились и решили уезжать на Дон, где уже епархией управлял епископ Арсений, а не Агапит, правивший в Екатеринославе. Евреи как-то узнали об этом, и когда мы выехали с вещами на станцию Рядовую, они оказались за селом, на разных подводах, тачанках и даже верхом. Все они вышли нас провожать! Верст пять до станции тянулась эта процессия. Отец говорил, что ему даже неловко, что его прихожане не явились, а что провожают его одни евреи. Когда же приехали все на станцию и отец сдал вещи в багаж, оказалось, что еврейская община уже заплатила за их провоз до места назначения. Мы были тронуты и обескуражены. До сих пор помню, что отец все время повторял слова: «Несть ни Эллина, ни Иудея!» Тяжело ему было покидать место в результате несправедливого решения епархиального начальства, но он все время говорил: «Если меня даже иноверцы оценили, значит, я был справедлив».
СВЯТЫЕ МЕСТА
Здесь мы будем говорить не о Святых Местах, как в Палестине, например, или даже на Руси, где есть обители, а о тех местах, которые человек на Руси считал святыми. Так, на Кавказе пришлось нам видеть развалины средневековой церкви и ее алтаря. То место, где был престол, считалось святым, и все, кто приходил смотреть на развалины, старались не ступать на Святое Место. Оно было «табу», и никто не смел к нему прикоснуться. Не ходили по нему и черкесы, магометане, ибо и они уважали это место и называли его «Местом Иша», что значит Иисуса. По их понятиям, Христос был пророком, которого они уважали, конечно, после Магомета. Была и в наших местах сгоревшая церковь. Она была когда-то, по рассказам людей, за деревней. Сначала и деревню хотели строить возле нее, но там не было воды, а потому церковь так и стояла за деревней. Была она деревянной и однажды сгорела. Место, где был престол, было обозначено большим плоским камнем, и на него никто не смел всходить. Должно заметить, что к тому времени, о котором говорим, уже только одни полусгнившие пни были на том месте, но камень всегда лежал, и если на него взбегала овца или всходила корова, их гнали прочь. Люди рассказывали, что по ночам то место светилось. Возможно, что ввиду того, что там был бугор, в летние ночи иногда в степи гуляли «огни святого Эльма» и что они могли появиться и на камне, как везде, где были места возвышенные. Однако в народе упорно утверждали, что «церкву можно видеть», но показывается она только особо верующим людям. Тогда в ночи видно, как в ней загораются свечи, идут люди, давно умершие, прадеды и прапрадеды, и служит в ней батюшка, такой старый, что еле на ногах стоит. На Пасху, на Рождество там всегда идет служба. Дед-Канунник утверждал, что он тоже «церкву видел». Говорил о ней и дед Гармалий. Оба упорно уверяли всех, что «церкву видели и прадедов видели тоже». Возможно, что, сильно веря в свои слова, они ее однажды действительно видели. В этом ничего необыкновенного нет. Но народ старательно поддерживал эту легенду, принося свечи и зажигая их на камне, становясь на колени, прямо в снег, и молясь. Часто можно было видеть хлеб на этом камне, свечу, либо догоревшую, либо еще зажженную, только воткнутую в хлеб. Иногда у камня сидела старушка, беззвучно молившаяся, иногда туда приходили с крестным ходом, когда молебствовали о дожде. Но до самой революции то место считалось святым. В Азии, в Сибири точно так же есть множество ручьев, криниц, озер, которые местное население, монгольского происхождения, считает священными.