Царь Кучка выпивал утром жбан суряницы, лил в огонь остатки, потом раздавал всем, старому и малому, и «сила такая в них была в это время, что подвернись кто хочешь, в клочья разнесут!» То, что ведийцы причащались Сомой, видно из «Риг-Веды». Но Царь Кучка «наливал еще старого меду, сам пил и давал, кому хотел, чтоб еще лучше было». И вот задумал он сына женить, и выбрал ему невесту, дочку соседнего царя. А она было захотела, а как узнала, что за царевича Кучку идти, сразу же сказала, что не пойдет! И отец, и мать на коленях просили, не желает, и только. Тогда сам Царь Кучка за ней поехал с Глечиком, и они ее стали уговаривать, не хочет, и только. Тогда царь ее схватил поперек стана, Глечику приказал защищать, в случае чего, и помчал на коне домой. Как узнали братья царевны, вооружились и погнались за ними. Скачут это они по степи, Царевна кричит: «Не хо-о-очу-у! Спасите меня!» А братья настигают, да который настигнет, а ему Глечик голову и оторвет! Боже, сколько народу перекалечил! Привез ее Царь до становища, бросил наземь и говорит сыну: «Бери твое золото!» Тот ее поднял, погладил по голове, обнял нежно за плечи и сказал: «Что же они тебя обижают? Сказала бы мне, я бы тебя защитил!» А царевна сама плачет, а сама одним глазком на добра молодца поглядывает. Видит, а он ничего себе, и ус молодецкий, и стан у него прямой, парень хоть куда, ну, тут она и повисла у него на шее!
Царь Кучка на радостях целый месяц пил с Глечиком, кто кого перепьет, да так оба замертво под телегу и свалились. Гомерический пир шел коромыслом все время в стане. Пили и старый и малый. Допились до того, что коровы слушаться перестали. Подойдет баба доить, а корова на нее посмотрит, пьяная, что ли, и головой тихонько в бок — раз! А баба и свалилась наземь, только похрапывает. И вдруг крик: «Разбойники!» Все заходило ходом, кто на коня брюхом лезет, а конь не стоит, и он носом в землю — тык! Кто уже сел в седло, да из пьяных рук узду выпустил, кричит: «Подай-ка мне уздечку! Где она?» А сам Царь Кучка хотел себе ногу почесать да давай драть ее и слышит, Глечик кричит: «Да то ведь моя нога!» Ну, сели кое-как, с помощью друг друга, на коней. Царь говорит: «Как знак дам, так, чтоб, значит, все вперед летели!» «Не изволь, батька, беспокоиться!» — отвечают вояки. Ну, значит, Царь и дал «знак», как навернет соседнего по шее, тот из седла кувырк! И нет, значит, его. И все как двинут степью, как помчат, полетят! Налетели на воров, да Глечик как трахнет одного из них «саблюкой», так вдвоем с конем, на котором тот сидел, пополам перерубил! И пошла потеха: воры удирают, а Кучка со своими их не пускает. Они кинутся направо, а Кучка налево, они думают: «Это он нас, значит, куда-то заманивает». И тоже налево, а Кучке только того и надо, головы им рубит. Кучка кинется направо, и воры направо: «Чего бы это он стал от нас бежать?» Ну а тот рубит, головы им рвет, как груши. Последние сдались. Привел их Царь к становищу, да как стал с седла слазить, увидали тут они, что Царь на ногах не стоит, да как кинутся в разные стороны, ну, значит, и разбежались!
Куда там пьяным было за ними по второму разу гнаться! Махнули рукой и пошли допивать. Съели за это время десять быков, полсотни овец да десятка два телят. Ели, пили, опять ели, так целиком целых быков, что на кострах жарили, наденут на палку и на огне пекут.
Все в этой сказке характерно для степного периода. Самое умыкание невесты, погоня, бой за нее, и наконец, как она царевича полюбила, и это гомерическое пиршество, длившееся целый месяц. Из жизни скифов мы знаем, что похороны царей и знатных людей длились месяцами. Не знаем лишь, что и свадьбы длились столько же. Из сказки видно, что это так. То, что пьяная атака на врагов могла увенчаться успехом, тоже возможно, кони ведь не пили! Все крепко в этой сказке, живо, сильно, древне. Нет никаких сомнений, что ее сюжет древний, да и сама она, вероятно, древнего происхождения.
Самое имя Царя Кучки, вероятно, ничего общего с боярином, основателем Москвы, не имеет. Кроме того, на Юге Руси и имена отличались от северных. В южных названиях больше говорит малорусский идиом, с налетом литовщины или польского языка. На Севере проглядывает народно-великорусский идиом. Однако сказка на этом не кончается. Она говорит, что когда Царь Кучка состарился, хотели его мужики прогнать, так он взял дубину в руки и сказал: «А ну-ка, подойди, кому надоело мне покоряться!» И такая оторопь всех взяла, что и не решились. У молодоженов родился первенец, сын, и такой крепкий, буйный, целиком в деда Кучку. Нянчился с ним дед все время, все учил, как надо обороняться от врагов, как нападать, как с мужиками говорить: «А подойди-ка, сучий сын! Мы с тобой покалякаем!» — и рукава засучит при этом. У того и страх появится. С малых лет сажал он его в седло казацкое, учил конем править, всему научил. Когда совсем состарился дед Кучка, поседел, пожелтел, передал дубину в руки сына и сказал: «Ну, ты тоже Кучка будешь. Хоть и не такой, как был я или внук будет, но все-таки». А сын был нрава тихого, больше на возу сидел с женой, да Царица за него распоряжалась. Когда же внук Кучки подрос, стал сам в дело мешаться. Иной раз и с отцом повздорят. Придет он к деду, а тот все: «Ну, конечно, если есть тут Кучка, так ты, а тот, отец твой… Да он и жены бы себе не добыл, ежели б не я!» Очень тот на старого обижался. Однако, как говорится, из песни слова не выкинешь. Вот и решил старый Кучка помирать. Улегся на возу, приказал девкам любимые песни петь, что еще его мать-покойница пела, сам слушает, а сам говорит, как обрядить его, в какую одежу, какую саблюку с ним положить. Плачут бабы кругом, а старый Кучка им говорит: «И чего вы, собачье отродье, плачете? Всем помирать один раз надо!» Так и помер. Узнал про то старый Глечик, пришел к возу, да и тоже помер. Хоронили их вместе тоже, вместе с возом. Здесь нужно отметить несколько подробностей. Нужно отметить, что всегда между дедом и внуком есть некоторое сходство. Сходство это возрастает оттого еще, что дед внука учит, и тот обычно его слушается.
Характерна и смерть старого Кучки под песни девок. Люди в те времена не умирали, как теперь, а «уходили на Тот Свет», в долгое путешествие. Они уходили, будучи снабжены всем необходимым, включительно до платы за перевоз через Великую Реку. Связана ли эта идея славян с греческим Хароном, мы решить не можем. Тем не менее сходство есть. Однако не забудем, что и греки были тоже арийцами и, вероятно, были в связи со славянами еще в Фергане или в местах, близких к ней. Значит, они питались в те преисторические времена из общего источника верований, вероятно, из «Риг-Веды». Кроме написанной «Риг-Веды» был еще практический ведизм, состоявший из ряда обрядов, цикла празднеств и обычаев, легенд и изустных хроник. Должно было быть и искусство. Об этом ансамбле мы имеем весьма мало сведений, но именно этот ансамбль легче сохраняется массой, нежели написанная часть, как гимны и молитвы, догматы и религиозные системы. В области погребальной славяне сохранили многое даже до последнего времени. Эта часть их верований, вероятно, ближе к ведической, чем у греков, и особенно в обрядовой стороне религии.
Обычай славян хоронить умерших либо на возу, либо в лодке и на санях соответствует идее путешествия и перехода через Великую Реку.
Сказка «Про Царя Кучку» прибавляет к известным уже персонажам (Царь Горох, Царь Панько, Царь Берендя, Царь Криворог и Царевна Чернява) еще новый персонаж. Вероятно, в этих именах есть следы некоей изустной хроники. К ним надо прибавить и мужика Ивана, «ездившего по небу». Богатырь Глечик тоже особенный персонаж.
Сказка «Про Царя Передослава» походит в общих чертах на все другие сказки и, вероятно, дублирует персонажи этих сказок. Однако то, что эти имена имели место и что они постоянно повторяются, указывает, что за ними скрывалась какая-то реальность и что они, может, уже изменились, звучат иначе, но за ними были какие-то личности, сыгравшие роль в жизни предков.
«Царь Передослав на дудци грав, та мав добру славу!» — неизменно начинала сказочница свою повесть об этом царе. Царь был музыкантом, играл на дудке, т. е. на музыкальном инструменте, напоминавшем кларнет. Вокруг него «все плясало», леса и горы, степи и коровы. Мужики его любили, потому что при нем «начали землю пахать». Все было бы хорошо, если бы не «злые вороги», забравшие все и вся. «Пока царь играет, а они людей хватают, — говорила сказочница. — Да так дохватались, что и сам царь за-журився!» Опечалившись, он снова… заиграл, да так, что коровы, приплясывая, стали траву в небо кидать (вспомним ведическую метафору о «радостных коровах, бросающих к небу тростник»). Здесь — явное упоминание ведического образа. «Злые вороги», говорится дальше, «угоняя скот, стали тоже весело плясать, и тут их мужики, пляшучи, кинулись вязать». Дальше бы вымысел, ибо старуха говорила, что «царь собрал людей после этого и стал им на человечьей кости играть». Потом он сказал, что «будет худо». И правда, скоро множество ворогов нахлынуло на его землю, запылали возы в поле, хаты в селе, задымились поля, подожженные ворогами. Стали люди спасаться, кто куда, только бы уйти. А тут «пришли с полночи купцы с товарами», да, расспросив, в чем дело, побросали все и тоже кинулись бежать. И забежали люди в леса, и там скрывались, а когда пойдет кто, чтоб увидать свои поля, скотину, видит, что уже вороги живут на тех местах и что все стало ворожье. Тогда Царь Передослав собрал старых людей отовсюду, и чужих Царей позвал, и решили они все скопом идти назад, отбирать свои края. Вооружили передних, а на задних уже и «шаблюк» не хватило. Решили дать им дубины, а подберут на поле битвы, так вооружатся. Один Царь пошел ночью, а другой, Передослав, днем. Ночью идет один, напугает всех, а днем Передослав добьет. Шли мужики уже все с «шаблюками». У ворогов столько добра отняли, что если бы их вдесятеро было больше, и то на всех хватило бы. Гнали они ворогов вон из своей земли и занимали старые места, а заняли и сели, стали пить и веселиться. Царь Передослав снова на дуде заиграл. А тут вороги на них напали и Царя убили. Отбились люди от ворогов, да Царя хоронили, так неделями плакали. Очень его все любили. Негордый был он. Всех хвалил. Сделает кто кнут либо палку, Царю покажет, а тот похвалит. После него другой царить стал, да строгий был, людей за все бил, что ни сделай. И так его не любили, что и сказать нельзя, а терпели. За его часы «люди еще горшков не знали, в ямку зерна насыпет, воды нальет, а сверху костер сделает, и так кашу варит». Сказка эта изобиловала невероятностями, а потому она малодостоверна, однако нельзя отказать ей в известной ясности относительно жизни при царе и его характере.