ВЫРАЖЕНИЕ «СУТРО»
На Юге России, особенно на крайнем Юге, было принято говорить: «сутро пришел день», «сутривый вечер», «небо вже засутри-лось». Этих выражений я не понимал и, как ни расспрашивал, не мог получить исчерпывающего ответа. Одни, как дед-Канунник, говорили: «Ну так то же значит ясное утро». «Сутривый вечер» его ставил тоже в тупик, он не знал, как «утреннее качество» могло быть приписано вечеру. Фраза «небо вже засутрилось», по его пониманию, обозначала, что «в небе появился утренний, подзоревый свет». Между тем было другое выражение: «зурое солнце», «зура битва», «зуривая жизнь». Последнее имело отношение, несомненно, к Солнцу, которое по-санскритски называется «Сура», «Сурь». «Сутра» же — чтение по мертвому, по крайней мере у браманистов. Так что «сутро» надо переводить как «мертво», или же «окончившееся», «скончавшееся». Это тем более логично, что древний человек населял природу различнейшими Божествами. Заря, Утро, День, Полдень, Вечер и Ночь для него были как бы живыми существами, которые рождались, цвели и умирали. «Сутривый», таким образом, обозначал некое живое качество природы. В этой природе примитивный человек видел проявления души, того самого психического начала, какое было в нем и в его окружающих и близких. Так, «небо уже засутрилось», должно быть, обозначало: «небо уже несет в себе начало умирания Ночи». Отсюда «сутривый Вечер» — умирающий Вечер, т. е. Вечер — живое существо, душа которого уходит. «Сутро пришел День» — День пришел как умирающий! Примитивный анимизм природы в верованиях славян проистекал из бесконечного количества атрибутов Божества ведийцев. За каждым явлением был акт Божества, причем само оно носило имя, связанное с этим актом. Так, у римлян было понятие, как и у славян (римляне такие же арийцы, как и прочие народы индоевропейской расы), что есть Божества, деятельность которых состоит в надзоре за произрастанием растений, трав и злаков. У них тоже были свои Стебличи, Листичи, Кветичи, Ягодичи, Кореничи, Кущичи. Сура, Сурья, Сур — Солнце санскритских народов, ведийцев, среди которых были многочисленные племена, один из них — латинского племени, другие — германского и третьи — славянского. Три большие группы соответствовали, вероятно, трем главным наречиям, языкам: прагерманскому, пралатинскому, праславянскому. Сура-Сра, как мы сказали, Солнце, и зрак — зрение, зряти, зрети, видети как будто не сходны между собой, но если мы поймем, что видо, видаре — слово пралатинское, тогда понятно станет, откуда оно в славянских языках. Общаясь одни с другими, группы арийцев заимствовали слова друг у друга. У германцев славяне меньше заимствовали, чем последние у них. Затем пришла новая эра, уже в наши дни, когда с немецкого русские заимствовали многие слова, не существовавшие у них (парикмахер, барва — фарбе, бир — бравер и броварь — пивовар и т. д.). Это уже были слова культурного обмена понятиями. Но зато в немецком языке «мэд» — хмельной мед, «Иена» — Ясна (чисто санскритское слово), «Берлин» — «бэрло», подобное русскому слову «берлога», медвежье убежище, «Швер» — от слова «зверь», но уже в значении «трудный», тогда как «штарк» — явно происходящее от слова «старик», со значением «сильный». В этом случае смысл изменился и обозначает противоположное качество, как это часто бывает при заимствовании из другого языка со словами. Как бы то ни было, мы не настаиваем, что все наши объяснения верны. Возможно, что найдется кто-либо, кто сможет лучше объяснить, чему мы будем весьма рады, так как ищем, прежде всего, истину, а не способов отличиться перед другими. Наука должна быть незаинтересованной, иначе она теряет свою ценность, как источник истины, и будет полна ложных понятий, из которых учащийся ничего извлечь не сможет. Тем не менее мы отказываемся все время прислушиваться к мнению западных ученых и рабски подражать им. Без этого мы никогда не сможем решить наших, чисто русских вопросов, а западные ученые не смогут их в достаточной мере понять, не имея к тому ни психологической, ни этнической подготовки. Это вовсе не значит, что мы отказываемся признать за ними честь открытий или теорий, которые оправдываются на практике. Однако это тоже не значит, что бельгиец, например, знает лучше любого русского русское дело!
СМЕРТЬ СТАРИКА
В «Нашем Времени» от 25 декабря напечатан рассказ за нашей подписью «Рождество», где описана смерть одного старика. «И вдруг шум в передней: «Батюшка, прадед наш помирает… Причастить надо!» Отец встает и сейчас же, ни слова не говоря, несмотря на уговоры матери, идет во двор и уезжает. Долг прежде всего!
Мы, оставшиеся, сетуем, но вскоре забываем. И уже через час папа снова дома. «Древнейший дед! — рассказывает: — Вхожу в хату, а он уже на лавице лежит, под головой подушка, набитая соломой, в чистой рубашке, с зажженной свечой в руке, светлый такой, радостный. «Простите, говорит, все меня, что в такой день помирать собрался! Господь зовет!» «Радуйся, раб Божий, — говорю. — В этакий день представиться перед Христом — честь великая!» — «Я и то радуюсь, да родных моих жалко. Святки ведь. Им радость омрачаю». — «Не думай об этом». Пособоровал его, поисповедовал, причастил, а он и говорит: «Посидите, батюшка, еще минуту, почитайте мне отходную». Я почитал и вдруг вижу, заснул дед. А потом свечка выпала из его рук. Оказывается, помер». В этом простом описании смерти стариков того времени — вся Русь Святая! Просто жил человек, трудился, исполнял Заповеди Божьи, детей родил, вырастил, поженил и внуков увидал, правнуков, праправнуков и, наконец, умер. Простая жизнь и такая же прекрасная, простая смерть, без вычура, без сутолоки. Так умирали все, у кого совесть чистая была. Как настоящие первые христиане, в белой рубашке, со свечой в руке! И сколько есть на свете людей, что умирают с проклятиями на устах… А здесь — чистота, духовная простота, спокойствие. Припоминаем мы, как в Антоновке дед Минай помирал: пришел домой и говорит жене: «Ну, баба, ставь воды на печь, умыться надо, чистоту сказано». Та поставила. Дед умылся, причесался, бороду подстриг, усы подправил и говорит: «А поди-ка, у нас свеча есть?» «А на что тебе свеча?» — испуганно спросила она. — «А ты, баба, не осуждай: давай свечу!» Дала она ему свечу. «У нас и ладану немного есть?» — спросил Минай. — «Есть…» Дала ему ладан. Дед развел кадильницу, глиняный горшочек, и говорит: «А ты поди-ка к батюшке, зови его к нам. Исповедоваться надо, приобщиться». «Да, что же ты, дед, помирать, что ли, собрался?» — заголосила она. — «А ты, баба, не перечи! Ступай, коли сказано. Потрудись для меня. Я для тебя тоже трудился». Пошла она к священнику. Пришли вместе, а дед уже сам на лавицу лег, свечу в руке держит: «Скорее, батюшка, а то душа уйдет!» Священник поисповедовал его, причастил, а тут баба в слезах, возле деда стоит: «На кого же ты меня покидаешь теперь?» «А на Господа Бога и Матерь Божию, — отвечает. — А ты не голоси. Всем помирать надо однажды». Потом, когда батюшка ушел, он попросил подправить подушку, напиться спросил, затем охнул однажды и свечу уронил наземь. Заголосила баба. Дед уже ничего больше не слышал. Улетела душа его к Богу Вышнему.
Удивительный люд наш русский! Так грандиозно просто, так духовно ни один народ в мире не умирает. У каждого из стариков были припасены «на смерть» чистые носки с белыми пятками и наконечниками, чистое белье, костюм, туфли, как надо. Этих вещей никто носить не смел, ни стирать, ни гладить, как куплены были, так и в сундуке лежали. В них одевали умершего после обмывания. Но вот эти два деда, о которых рассказали мы выше, имели нравственную силу сами обмыть себя, приготовиться, лечь и умереть. Ведь сколько людей есть, которые при одной мысли о смерти бледнеют, трясутся, за священника хватаются, а здесь просто, ясно, без шума или крика, человек готовится на Тот Свет».