Сказ про Царя-Вояку говорит о трудностях управления, сговора, единения отдельных племен, живших на Юге Руси. Перед лицом общей опасности они еще кое-как умели объединиться, а как только эта опасность исчезала, так и начинали самохвальствовать, приписывая себе чужие подвиги. К нашему сожалению, ЭТО «качество» осталось у нас и по сегодня. Однако тут мы не одиноки, и такие же трудности переживали эллины, византийцы, римляне и вообще все народы. Единственный выход из такого положения — это поступить, как Царь-Вояка: «Пойдемо, браты, за всех битися! А кончимо битися, так разберемся!» Это — идти альтруистически, не ища собственной выгоды. В одном из сказов Захариха указывает на причину такого разделения: женщины, стремящиеся захватить побольше. Их пыл умеряют мужья. Они еще как-то думают об общей выгоде. Однако чрезмерная индивидуальность славян существует не с сегодняшнего дня, и все же как-то Русь образовалась. По-видимому, не всегда ее объединял разум, но большей частью сила правителей, державшая в узде непокорных. Из работ акад. Ростовцева мы знаем, что правители скифов были тиранами, а что непокорных они наказывали жестоко. В некоторых случаях они просто продавали таких людей в рабство грекам или хазарам, когда те появились (Фогельсон С. История Хазарин. Рукопись. Брюссель). Последние особенно активно торговали рабами. Понемногу, уже в исторический период, они превратились в хищный народ, жестоко эксплуатировавший волновавшуюся, неспособную объединиться Русь. Из этого сказа видно, как трудно было Руси соединиться, чтоб образовать единое государство. Позже, когда оно все же образовалось, Византия приложила все усилия для его разделения на отдельные княжества, чтобы таким образом иметь возможность натравливать одного князя на другого. До этого периода в степи были разные народы, а на Волге, в Итили, вероятно, жили остатки финикийцев, которые тоже рабами не брезговали. Их географическое положение позволяло им не бояться нашествий, кроме как с реки Волги или с закаспийских берегов. По суше к ним пройти было трудно, так как с юга лежала Кизлярская степь, с востока же Эмбинская, где на много дней пути не было ни одного колодца. Иран был занят своими делами, а Узбой торговал с Ираном и Югом. Кавказ издавна был крепостью, и в его горах, как в фортах, отсиживались малые народы, не выходя в долины. Греческие колонии появились позже, а потому они еще мало влияли на население степей, постоянно кочевавшее и дравшееся между собой. Битвы были довольно частыми, и причины для них были всегда: пастбища, водопой, кража скота, а позже, когда население стало заниматься земледелием, — потравы, кража урожая и т. д. Война эта имела характер эндемический, никогда не прекращалась вполне, но иногда затихая до отдельных инцидентов, чтобы снова вспыхнуть со всей силой. В степях же родственные племена собирались весной и осенью, для совместного празднования начала и конца пастушьей жизни в степи. Празднование сопровождалось совместными молениями Божествам, затем трапезой, плясом, гаданиями, состязаниями. Иногда конфликты возникали во время состязаний, переходя затем во вражду, а позже в войну; иногда тому были причиной похищения женщин, детей или оскорбления стариков. Иногда вражду вызывал неправый суд, иногда недостаточно правый, а иногда просто месть, ибо обычай мести был в те времена в большом ходу. Так, одна из рек Европейской России до сих пор носит название Мета. А. С. Пушкин писал: «Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» «Помстивыйся сладку душу имай, якоже родичи его почтены суть», — говорит безымянный автор XII века. Месть была одним из способов наказания врага, личного или родового, недоступного суду. Такая месть существует везде, где местность создала к тому благоприятные условия. Жизнь в степи была связана и с другими неожиданностями: пастухи уходили со стадами, а возвращаясь, находили свои жилища разоренными, стариков перебитыми, а прочих исчезнувшими, вероятно уведенными в полон. Тут на помощь приходили Цари-Вояки, гнавшиеся за врагами, настигавшие их и отбивавшие уведенных. Нет ничего удивительного, если способнейшие из них, оказавшие наибольшее число услуг, были уважаемы и о них рассказывали детям, а те — своим детям. Вероятно, Царь-Вояка имел собственное имя, но оно было забыто. Сказ о нем не говорит нигде. Захариха, таким образом, оказалась передатчицей настоящего историко-эпического цикла древних традиций.
ЗАХАРИХА
Захариха не была старухой, как другие, это была подвижная, веселая женщина, лет 65, с серыми прозрачными глазами, без особых морщин, только белые, совершенно седые волосы выдавали ее возраст. Муж ее, больной ногами, занимался переплетным делом, и странно, в деревне находилось для него достаточно работы. Наши мужики читали Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Тургенева, Толстого и даже Достоевского. Книги эти нам доводилось у них видеть. Одно время у них не было дома, и они поселились в отцовской летней кухне, построенной в виде хаты, с разными службами, курятниками, коровниками, конюшней и кладовыми, под одной крышей. Так как автор в это время был мальчиком, то часто просиживал у Захара с Захарихой, а иногда, когда та ездила на хутора, сопровождал ее. Там она пела старые песни и говорила свои сказы. Захар оставался дома, он больше не пил ни капли, а баба гостила то на Донском Хуторе, то на Степном, не брезгуя и рюмкой водки, но больше трех не пила. В молодости она была недурной певицей и в деревне пользовалась большой славой. Сама она рассказывала так: «Не знаю, как и что, но всякую песню, какую слышала, я сразу заучивала наизусть и уж никогда не забывала. Иные длинные-предлинные, так что надо было с неделю учить, и ту знала. Я еще и сегодня знаю такие песни, а уж никто больше не помнит, что наши деды и бабушки пели. Слушала я часто слепых певцов, прежде их больше, чем теперь было. Уйдет слепец, а я все его песни вспоминаю. Парни, девки меня любили, просили спеть, я и пела, а раз пропела такую песню перед всеми, так уж совсем не забывала. В Антоновке мы недавно, а и тут слава такая, что везде зовут петь. В Васильево-Шамшино жила, так там меня все знали. Как свадьба, так и меня зовут. Они и сами того не знали, что я знала, хотя все девки пели. Невесту к венцу везут, а я: «Повезли меня из дому, дому батюшки, повезли к венцу с добрым хлопцем (молодцем), а у тестя с тещею коров не счесть, а и всех их доить надобно! Полюблю я милого, поцелую, попрошу: пойдем, дорогой, сами жить, пойдем сами себе служить! Много в свете трав зеленых, много места есть в свете доброго (красного), а и что мне на тестя с тещею работать? А работать я буду с утра до ночи для мужа милого, для детей моих!» Невесту из церкви везут с мужем, а я завожу: «Красные (прекрасные) бояре приехали, со звоном, с колокольчиками! Выходи из хаты бояр встречати! Выходи из хаты молодых ветати! Счастья да здоровья молодым нашим! Хлеба да соли добрым нашим! Сребра, золота, камней самоцветных!» А только молодые через огонь проскачут, как я пою: «Ехали молодые через сушу, через воду, через огонь облискучий! Ехали да ехали, а за ними добро везут, а за ними сундуки тащут, айв тех сундуках сребра, злата много, айв тех да телегах хлеба много! Будем пить, будем есть, будем Бога славити три дня да три ноченьки!» А уж когда молодых благословляют, когда они на коленях стоят, запевала я песню: «Как родная мать да отец родной благословляли на жизнь молодых! А живите вы смирно, а трудитесь вы гораздо (прилежно), а и будет вам Божье благословение за то, что родителей почитали!» Однако не эти песни меня интересовали, а всегда, еще ребенком, интересовался я песнями «про старовину». И Захариха их знала великое множество. Сидит она, волну прядет на чулки себе, мужу, да и нам, а сама поет: «Ой, як був колысь Дуб великий, а був тый Гром, та и Сноп був!» — Ах, как был когда-то Дуб великий, а был тот Гром, да и Сноп был». Спрашивал я, что значат эти слова, а Захариха отвечала: «А в старовину так Бога называли!» Это важнейшее ее объяснение. Мы его позже нашли в книгах. Старуха его знала. Это было самым важным в том значении ее песен, что она редко пела вещи, каких сама не понимала. Очевидно, слыша в детстве, расспрашивала, и ей объясняли.