Дома он прочитал стихи жене - ей тоже понравилось.
- Только, - сказала она, - первое четверостишие как будто не того...
- Сожрут! Пушкин начал тоже "не того"... Зато - размер каков? Панихида!
Потом он стал играть со своим сынишкой: посадив его на колено и подкидывая, пел тенорком:
Скок-поскок
На чужой мосток!
Эх, буду я богат
Я свой намощу,
Никого не пущу!
Очень весело провели вечер, а утром поэт снес стихи редактору, и редактор сказал глубокомысленно - они все глубокомысленны, редактора, оттого-то журналы и скучны.
- Гм? - сказал редактор, трогая себя за нос. - Это, знаете, не плохо, а главное, - очень в тон настроению времени, очень! М-да, вот вы, пожалуй, и нашли себя. Ну-с, продолжайте в том же духе... Шестнадцать копеек строка... четыре сорок восемь... Поздравляю!
Потом стихи были напечатаны, и поэт почувствовал себя именинником, а жена усердно целовала его, томно говоря:
- М-мой поэт, о-о! Славно время провели!
А один юноша - очень хороший юноша, мучительно искавший смысла жизни, - прочитал эти стихи и застрелился. Он, видите ли, был уверен, что автор стихов, прежде чем отвергнуть жизнь, искал смысла в ней так же долго и мучительно, как искал сам он, юноша, и он не знал, что эти мрачные мысли продаются по шестнадцати копеек строка. Серьезный был.
Да не помыслит читатель, что я хочу сказать, будто бы порою даже кнут может быть употреблен с пользою для людей.
III
Долго жил Евстигней Закивакин в тихой скромности, в робкой зависти и вдруг неожиданно прославился.
А случилось это так: однажды после роскошной пирушки он истратил последние свои шесть гривен и, проснувшись наутро в тяжком похмелье, весьма удрученный, сел за свою привычную работу: сочинять объявления в стихах для "Анонимного бюро похоронных процессий".
Сел и, пролив обильный пот, убедительно написал:
Бьют тебя по шее или в лоб,
Всё равно, ты ляжешь в темный гроб...
Честный человек ты иль прохвост,
Все-таки оттащат на погост...
Правду ли ты скажешь иль соврешь,
Это всё едино: ты умрешь!..
И так далее в этом роде, аршина полтора.
Понес работу в "бюро", а там не принимают:
- Извините, - говорят, - это никак нельзя напечатать: многие покойники могут обидеться и даже содрогнуться в гробах. Живых же увещевать к смерти не стоит, - они и сами собою, бог даст, помрут:
Огорчился Закивакин:
- Чёрт бы вас побрал! О покойниках заботитесь, монументы ставите, панихиды служите, а живой - помирай с голоду...
В гибельном настроении духа ходит он по улицам и вдруг видит вывеска, а на ней - черными буквами по белому полю - сказано:
"Жатва Смерти".
- Еще похоронное бюро, а я и не знал! - обрадовался Евстигней.
Но оказалось, что это не бюро, а редакция нового беспартийного и прогрессивного журнала для юношества и самообразования. Закивакина ласково принял сам редакториздатель Мокей Говорухин, сын знаменитого салотопа и мыловара Антипы Говорухина, парень жизнедеятельный, хотя и худосочный.
Посмотрел Мокей стишки, - одобрил:
- Ваши, - говорит, - вдохновения как раз то самое, еще никем не сказанное слово новой поэзии, в поиски за которым я и снарядился, подобно аргонавту Герострату... Конечно, всё это он врал по внушению странствующего критика Лазаря Сыворотки, который тоже всегда врал, чем и создал себе громкое имя. Смотрит Мокей на Евстигнея покупающими глазами и повторяет:
- Материальчик впору нам, но имейте в виду, что мы стихов даром не печатаем!
- Я и хочу, чтобы мне заплатили, - сознался Евстигнейка.
- Ва-ам? За стихи-то? Шутите! - смеется Мокей. - Мы, сударь, только третьего дня вывеску повесили, а уж за это время стихов нам прислано семьдесят девять сажен! И всё именами подписаны!
Но Евстигней не уступает, и согласились на пятаке за строку.
- Только потому, что уж очень это у вас здорово пущено! - объяснил Мокей. - Надо бы псевдонимец вам избрать, а то Закивакин не вполне отлично. Вот ежели бы... например, - Смертяшкин, а? Стильно!
- Всё равно, - сказал Евстигней. - Мне - абы гонорар получить: есть очень хочется...
Он был парень простодушный.
И через некоторое время стихи были напечатаны на первой странице первой книги журнала, под заголовком:
"Голос вечной правды".
С того дня и постигла Евстигнейку слава: прочитали жители стихи его обрадовались:
- Верно написал, материн сын! А мы живем, стараемся кое-как, то да се, и незаметно нам было, что в жизни-то нашей никакого смысла, между прочим, нет! Молодец Смертяшкин!
И стали его на вечера приглашать, на свадьбы, на похороны да на поминки, а стихи его во всех модных журналах печатаются по полтине строка, и уже на литературных вечерах полногрудые дамы, очаровательно улыбаясь, читают "поэзы Смертяшкина":
Нас ежедневно жизнь разит,
Нам отовсюду смерть грозит!
Со всяких точек зрения
Мы только жертвы тления!
- Браво-о! Спасибо-о! - кричат жители.
"А ведь, пожалуй, я и в самом деле поэт?" - задумался Евстигнейка и начал - понемножку - зазнаваться: завел черно-пестрые носки и галстухи, брюки надел тоже черные с белой полоской поперек и стал говорить томно, разводя глазами в разные стороны:
- Ах, как это пошло-жизненно!
Заупокойную литургию прочитал и употребляет в речи мрачные слова: паки, дондеже, всуе...
Ходят вокруг его разные критики, истощая Евстигнейкин гонорарий, и внушают ему:
- Углубляйся, Евстигней, а мы поддержим!
И действительно, когда вышла книжка: "Некрологи желаний, поэзы Евстигнея Смертяшкина", то критики весьма благосклонно отметили глубокую могильность настроений автора. Евстигнейка же на радостях решил жениться: пошел к знакомой модерн-девице Нимфодоре Заваляшкиной и сказал ей: