Репка его качает, слезы льет, прибаюкивает:
— Баю-бай, старое чудище!
— Не так, — говорит Медведь, — сказывай: «Баю-бай, милый друг».
Нечего делать, стала качать да приговаривать:
— Баю-бай, милый друг.
Так и прожила Репка у Медведя два года.
Раз Медведь ушел далеко на охоту, а Репка замок сломала, из избушки убежала. Пришла к деду с бабкой, стала у них жить.
Долго ли, коротко ли, — родила Репка сына — Ивана Медведко.
Начал Медведко расти не по дням, а по часам; что ни час, то выше подается, словно кто его вверх тащит.
Стукнуло ему пятнадцать лет, стал он с ребятами играть и шутки шутить нехорошие: кого за руку хватит — рука прочь; кого за голову — голова прочь.
Пришли мужики к старику жаловаться:
— Как хочешь, земляк, а чтобы внука твоего здесь не было: он нам всех детей переведет.
Запечалился старик, закручинился.
— Что ты, дедушка, так невесел? — спрашивает Медведко. — Али кто тебя изобидел?
Вздохнул старик:
— Ах, внучек, один ты у меня, и то велят тебя из села прогнать.
— Ну что же, дедушка, это еще не беда; пойди-ка сделай мне железную дубинку в двадцать пять пудов.
Сделал ему старик в двадцать пять пудов дубинку, и пошел Медведко куда глаза глядят.
Идет путем-дорогой, пришел к реке шириной в три версты; на берегу стоит человек, запер реку ртом, рыбу ловит усом, на языке варит да кушает.
— Здравствуй, Усыня-богатырь!
— Здравствуй, Медведко, куда идешь?
— Сам не ведаю, иду куда глаза глядят.
— Возьми меня с собой.
— Пойдем, брат! Я товарищу рад.
Пошли вдвоем и увидели богатыря. Захватил тот целую гору и несет в овраг.
Удивился Медведко:
— Вот чудо, так чудо! Уж больно силен ты, Горынюшка.
— Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашка-Медведко, так у него и впрямь сила великая.
— Да ведь это я!
— Куда же ты, Медведко, идешь?
— А куда глаза глядят.
— Возьми и меня с собой!
— Ну пойдем, я товарищам рад.
Пошли дальше втроем и увидели: чудо-богатырь в лесу работает: который дуб высок, — тот в землю толкает, а который низок, — из земли тянет.
Удивился Ивашка:
— Что за сила у тебя, Дубынюшка!
— Разве это сила? Вот Ивашка-Медведко, тот и впрямь силен.
— А это я и есть.
— Куда же ты путь держишь?
— Сам не знаю, Дубынюшка!
— Ну, возьми меня с собой!
— Идем! Я товарищам рад.
Стало друзей четверо.
Шли они путем-дорогой; долго ли, коротко ли, — зашли в темный, дремучий лес. В том лесу стоит малая избушка на курьих ножках и все повертывается.
— Избушка, избушка, стань к лесу задом, к нам передом!
Избушка поворотилась к ним передом, двери сами растворились, окна раскрылись.
Вошли богатыри в избушку — нет никого, а возле избушки хлевец — полный овец.
— Ну, братцы, останемся здесь на время, отдохнем с дороги.
Ну, ночь ночевали ничего: все тихо было.
Утром-светом говорит Ивашка-Медведко:
— Ну, братцы, всем нам сидеть дома не годится, давайте кинем жребий — кому дома оставаться, кому на охоту идти.
Кинули жребий — пал он на Усыню-богатыря.
Названые братья его на охоту ушли, а Усыня зарезал барана, настряпал, наварил, чего душа захотела, вымыл голову, сел под окошечко и начал гребешком кудри расчесывать.
Вдруг закрутилось-замутилось, застучало-загремело, — и вошел старичок — сам с перст, усы на десять верст.
Глянул сердито и закричал на Усыню:
— Как смел в моем доме хозяйничать? Как смел моего барана зарезать?
Отвечает Усыня:
— Не кричи! Прежде вырасти, а то тебя от земли не видать! Вот возьму щей ложку, да хлеба крошку, всего тебя заплесну.
Старичок с ноготок еще пуще озлобился:
— Я мал да удал!
Схватил горбушку хлеба и давай Усыню по голове бить. До полусмерти прибил, чуть живого оставил и бросил под лавку; потом съел зажаренного барана и ушел в лес.
Усыня обвязал голову тряпицей, лежит да охает.
Воротились братья и спрашивают:
— Что с тобой братец, сделалось?
— Эх, милые, затопил я печку, да от великого жара разболелась у меня головушка — весь день пролежал, не мог ни варить, ни жарить.
На другой день остался дома Горыня-богатырь, наварил, настряпал, сел под окошечком, подремывает; вдруг застучало-загремело, отворилась дверь, вошел старичок — сам с ноготок, борода с локоток.
— Тут мне попить-погулять у Горынюшки.
А Горыня ему в ответ:
— Ишь ты! Незванный просишься! Не для тебя жарил, парил, — целый день трудился.