Выбрать главу

Она и ткет, и прядет, и стряпает. Она еще песни поет. Ну, Баба-яга ее не обижала. Хорошо поила, кормила, мягко спать укладывала. Вот день прошел, и другой прокатил: неделя прошла, и другая пролетела. Месяц прошел, и год окончился. Баба-яга на девушку не нахвалится. У нее и чисто и тепло, и вкусно и светло. Девушка-красавица стала грустить да плакать, перестала песни петь. Вот Баба-яга ее и спрашивает:

— Что ты, девушка-красавица, невесело живешь? Аль тебе у меня плохо? Али ешь невкусно, пьешь несладко, ал и спать тебе жестко, вставать холодно?

— Нет, я ем вдосталь и пью сладко; мне спать мягко и вставать тепло, и сло́ва я от тебя злого не слышала, а хочется мне домой, со своими повидаться. Как-то там без меня справляются? Матушка стара, а сестрица ленива. Мне-то хорошо, а им, верно, плохо.

Ну, Баба-яга и говорит:

— Ну, коли хочешь домой, я тебя держать не стану. Я тобою много довольна; идем, я тебя провожу. Вот твое веретешко: чисто омыто, серебром повито.

Подвела ее Баба-яга к серебряным воротам, открыла ворота. Стала девица выходить, а ее всю золотом и осыпало.

Пошла она по лугу, встретились ей овцы. Дали они ей молодую овечку и баранчика. Встретились коровы — дали ей телушечку. Встетились кони — дали ей жеребчика. Идет домой девушка — стадо перед собой гонит.

Дошла до ворот, ее собачка встречает, тявкает:

— Наша падчерица пришла, добра принесла, гау, гау!

А бабка на собачку кричит, веничком грозит:

— Молчи, Шавка, ее давно на свете нет.

Выбежала мачеха с дочкой из дому. Увидали они Машу в золоте, и завидно им стало.

На другой день утром мачеха родную дочку у колодца посадила и прясть заставила. Дала ей тонкого льна, а она прядет, словно бечеву тянет. Немного напряла девушка. Взяла веретено и в колодец кинула. Велела старуха своей дочке за веретешком прыгнуть. Прыгнула девица, упала на мягкий лужок. Пошла по лужку — навстречу ей стадо овец.

Запросили овцы девушку:

— Подгреби под нами, подмети под нами: у нас ножки болят.

А она им в ответ:

— Вот еще! Не за навозом я пошла, за богатством пошла.

Идет дальше — навстречу ей стадо коров.

— Девушка, девушка подои ты нас, подои ты нас!

А она им грубо да зло:

— И не подумаю! Не за работой иду: я за золотом иду.

Идет дальше, встретился ей табун коней.

— Расчеши нам гривы, девушка; вынь репей!

А она в ответ:

— Не за тем я иду: за добром спешу.

И пошла прочь.

Видит — стоит избушка. У избушки Баба-яга — большие зубы, кривая нога. А девушка ее не испугалась. Прямо идет, неучтиво разговаривает:

— Эй, Баба-яга, кривая нога! Что у тебя делать надо? Поработаю у тебя, а ты мне золота дашь.

Ну, Баба-яга ничего не сказала. На работу ее нарядила. У ленивицы щи несолоны, полы неметены, постель незастлана. У ленивицы в доме холодно и темно, во дворе неметено и грязно.

Вот день прошел, и другой прокатил. Баба-яга ей и говорит:

— Пора тебе домой идти. У тебя мать, чай, не наплачется.

А ленивица в ответ:

— А мне что, пускай плачет, пускай слезы льет! Мне и тут хорошо.

Ну, Баба-яга ее все-таки к воротам проводила, веретешко ей отдала, пеньковое веретешко, серебром не повито. Открыла Баба-яга ворота.

— Какая, — говорит, — работа, такая и плата.

Только девушка за ворота ступила — полилась из ворот смола липкая, всю ленивицу облепила.

Пошла она пр лугу. Ее овцы толкнули, коровы боднули, кони лягнули.

Пошла к дому, увидала ее собачка, затявкала:

— Тяу, тяу, мачехина дочка во смоле пришла!

Закричала бабка:

— Молчи, Шавка, наша дочка в золоте придет.

А тут дочь вошла страшная, черная…

Стали ее в бане отмывать. Мыли, мыли, до сих пор моют, а отмыть не могут.

Свинка — золотая щетинка

или-были старик со старухой, и было у них три сына: старшие умные да хозяйственные, а младший — Иванушка-дурачок.

Вот раз настала сенокосная пора, вышли братья поутру на свой заливной луг и вдруг видят: трава потоптана, земля выбита… Вот беда! Нечем им теперь коровушку кормить.

Как узнал об этом старик, — рассердился. Велел сыновьям караулить, изловить вора-хищника.

В первую ночь старший сын караулить пошел да лег под кусток, закрылся тулупом и проспал всю ночь.

Во вторую ночь караулить пошел второй сын, лег на овчину, закрылся тулупом, да и проспал всю ночь.