Едва только гости перешагнули порог, как трое ребятишек, занятых то ли борьбой, то ли дракой, оглянулись на них почти с досадой: помешали им!
— Здорово, мужики! — сказал Ваня, окидывая взглядом поле сражения. — Что тут у вас происходит? Передел имущества или сфер влияния?
«Мужики» уже забыли свои распри перед лицом внешнего врага, они встали плечом к плечу.
— Дисциплина в этом доме совершенно расшаталась. Верховная власть спит на кровати, вольница гуляет — от такой демократии добра не жди.
Маруся сразу умилилась. Надо признать, в «ухарцах» есть что-то такое, отчего их, действительно, хочется потискать и погладить по головкам. Но не очень-то они на это падки, к ним поди-ка подступись.
— Веруня! Как ты можешь спать при таком шуме! — говорила Маруся, принимаясь за уборку. — Вставай, белый день на дворе.
— Ой, что-то заспалась я, — отозвалась Веруня хрипловатым голосом, медленно произнося слова. — Встать не могу — ни больна, ни здорова. Долит меня сон, не совладать…
Она повернулась на другой бок и, кажется, опять уснула.
Ваня поставил на ноги лежавшую табуретку, сел на нее посреди избы, огляделся.
— Петь топили, мужики?
— Не-а, — «мужики» дружно замотали головами.
— Корову доили?
— Не-а.
— Теленка, куриц кормили-поили?
Ответ был тот же.
— Так что же вы! Чем занимаетесь, если хозяйство в забросе?
Они переглядывались, поталкивая друг друга, шмыгая носами.
— Эх вы, мужики! На вас вся Россия смотрит с надеждой, а вы что? Отечество в опасности, а у вас баловство на уме.
Они его побаивались — это из-за шрамов. Даже старший, Илюша, посматривал опасливо. Но, стоявший рядом с братом Никишка, только заинтересованно моргал: какая-такая еще Россия? Знать не знаю… Что касается белобрысого Алешки, тот и вовсе глядел вызывающе: а ты, мол, кто такой, чтоб тут распоряжаться?
— У нас хлеба нет, — сообщил Илюша.
— Как нет! Я же вашей матери три буханки дала! — возмутилась Маруся. — Неужели все умяли?
— Одну буханку мама офицерам скормила. Они проголодались.
— Каким офицерам? — опешили Ваня с Марусей.
— Которые у нас были, двое, — заторопился Никишка. — Грелись возле печи. Сабли — во! И звездочки на пятках.
Гости переглянулись.
— Куда они делись? — спросил Ваня.
— Сели на коней и ускакали.
— Вы видели коней?
— Да, в окно. И слышно было… кавалеристы, — вперебой докладывали братья.
— Мне тоже показалось, что у крыльца конские следы, тихо сказал Ваня. — Но я подумал…
Что он подумал, не договорил, вышел. Вернувшись, доложил матери:
— Следы есть, но почти незаметны: снег осыпался.
— Посмотри, что я у них нашла, — тихонько сказала Маруся и протянула ему на ладони четыре винтовочных патрона. Он взял их, так же тихо спросил:
— Откуда?
— Отобрала… — она кивнула в сторону ребятишек. — Никита заколачивал вот этот, как гвоздь, в половицу, молотком по шляпке.
— М-да… Где они взяли этот товар? Насколько я могу судить, это настоящие боевые патроны.
— Наверно, гости подарили.
— Офицеры? Они что, туго соображают?
— Небось, ухарцы у них стибрили. И не только эти.
Разговор между ними произошел быстро, ребятишки не слышали.
— Мужики! — бодро сказал Ваня. — Есть интересная игра, но вот этих штучек надо еще пять. Понимаете? Тогда состоится увлекательная партия.
Патроны лежали у него на ладони, новенькие, сияющие, будто золотые — они притягивали взгляд. «Мужики» молчали.
— Еще пять штук! — стал уговаривать Ваня. — Иначе не получится. Давайте, выкладывайте, и сыграем. Ну? Илья! Никита!
Они переглянулись и сказали чуть не в один голос:
— У нас больше нет.
Смотрели при этом честными глазами, просто невозможно было им не верить.
— Ну, хоть две штучки, а? Будет много грохоту, дыма и огня. Потом играйте уж без нас. Ну!
Они дружно помотали головами: нету, мол.
— Алешка, а у тебя?
Алешка замотал головенкой сильней всех.
— Жалко… Ну, на нет и суда нет, — решил Ваня, пряча патроны себе в карман…
Дымоход над трубой Шурыгиных пробивали вдвоем: Ваня и мать. Когда выбрались наверх, на волю, замерли, пораженные.
Прямо над ними было чистое небо, настолько густо усыпанное звездами, что это озадачивало. Тишина стояла оглушительная! — только потрескивало что-то благозвучно то ли в ушах, то ли в окружающем морозном воздухе. Вокруг простиралась равнина — белый снег уходил в темень, обретая едва заметный голубоватый оттенок. Казалось, равнина имела совершенно круглую форму, как грампластинка, и они, двое, совместно являли собой что-то вроде того штырька, что в центре ее.