— У него сын, говорили, учится в Питере, в семинарии: способный, вишь, парень. Отец Вассиан больно гордится сынком-то. Вот я и подумал.
Анисья с Аринкой прислушивались к их разговору, не прерывая работы.
— Где ж ему в семинарию! — сказала Анисья, весело глядя на Ваню. — С его ликом только чёрту служить, а не Богу.
Обе они, Анисья с Аринкой, засмеялись, но Абросим — нет, только посмотрел сочувственно.
— Ты на нас не серчай, — сказал он, забоявшись, что Ваня обидится. — Мы люди простые…
— …едим пряники неписаные, — добавил Ваня, отнюдь не сердясь.
Вот теперь и Абросим засмеялся.
С соседней полосы донёсся тележный скрип: воз снопов плыл к дороге. А приблизился — стало видно, что он однобок, и возчик уже стоит на коленях с самого краю, стараясь уравновесить его своим телом.
— Ох, не доедешь, Овдоким! — крикнул Абросим тому, кто был на возу. — Не довезёшь!
— Доеду, — неуверенно отвечал ему тот.
— Чего ж такой воз наклал, кулёма! Кто тебя учил — мало жучил.
— Да наклал-то хорошо, ан колесо угодило в ямину, вот и перекачнулся воз, — оправдывался возчик, веснушчатый, с испуганно-весёлым лицом; волосы у него на голове — стожком соломенным, как у куклы.
— Не доедешь, Овдошка! — крикнул ему со своей полосы отец. — Давай перекладём, а не то, не приведи Бог, в ручей свалишь, пропадёт добро!
Ваня забежал вперед лошади, взял её под уздцы, направил правое колесо телеги в колдобину.
— Качнём! — крикнул он Авдошке.
А тот уже сообразил.
— Давай!
Лошадка насмешливо фыркнула Ване в лицо; воз качнулся, возчик присел в лад ему, и — выправился воз!
— О-го! Теперь я на оба плеча хорош! — закричал Авдошка сверху. — Теперь до овина, как на перине!
— Плохо тебя, дурака, учили, — сказал ему Ваня по-свойски.
— Кто ж так воза кладёт!
— Дак учили-то хорошо, ан не в коня корм, — отозвался Авдошка. — А кто это тебе приложил так? Кобылка бела, копыто черно — так, да? Али не знашь: не подходи к кобыле с заду, а к корове с переду?
— То не копыто, то знак судьбы, — сказал ему Ваня.
— Судьба ты моя, судьбина, — это Авдошка сказал насмешливо, — выдь ты ко мне, погляди на меня: кого обижаешь?
Нет, он не так прост, этот Авдошка. Слова держал не в кармане, они у него все на языке.
— Эй, меченый! — крикнул он, уже удаляясь с возом. — Приходи сегодня на мостовину! Как стемнеет…
— Куда это?
— Не знашь, где мост через Вырок? На дороге из нашего Лучкина в Пилятицы. Мы там гуляем, и из других деревень тоже приходят! У нас весело! Приходи, мы тебе салазки загнём!
Они сидели на меже — Абросим с Ваней и Аринка с матерью чуть в стороне. Было жарко, но перейти к лесу и сесть в тенёчек жнецы не захотели: нечего рассиживаться, вот сейчас маленько отдохнут да и за работу. Только что напились все: пятилетний сынишка Абросима принес жбанчик квасу — квас кислый-кислый, потому казался холоднее, чем был, а в такой-то жаркий день куда как кстати.
Надо было видеть этот жбанчик с отколотой ручкой — нелепо пузатый, со вдавленными отпечатками пальцев мастера-горшечника, оставшимися после обжига.
— Самоделка, — снисходительно объяснил Абросим, заметив Ванин интерес. — Я его сам и сляпал, и обжег в печи. Авось послужит до осени. Первый блин комом. Потом наловчусь.
— Свату Михайле два кашника сделал, так те куда как хороши! — похваливала мужа Анисья.
— Сравнила! То кашник, а то жбан — тут посложнее. Ну ничего, — опять сказал он, словно бы ожесточаясь. — Я это ремесло постигну, оно от моих рук не отобьется.
Все вокруг было до умопомрачения ясно и убедительно. То есть настолько ясно, что и сорока умов не надо, чтоб понять: жизнь эта реальна, отнюдь не призрачна. Взгляд Ванин скользил: вот грубое полотно рубахи и прореха на локте мужика… вон облачко пухлое на небе… а это колоски ржи, повисшие на золотых стеблях… руку протянешь — можешь потрогать василек на меже, синий-синий… Ваня сорвал этот василек, единственно чтоб ощутить его — стебелек в пальцах был тверд, и явственен нежный запах цветка. Все настоящее! Всё-всё… Аринка смущалась, когда он поглядывал на неё, наверно, за этот случай в бане, но уже стала посмелей.
В душе Вани поднимался непонятный восторг — хотелось вскинуть руки, взвиться в небо и вострепетать песней, вот как этот жавороночек, что поет-заливается. Ведь надо же: ласковое лето вокруг — жара, жаворонок поет, ветер веет.
Абросим потер в пальцах рукав его рубахи:
— Ишь, лопотинка-то не нашенска. И пуговки… Заморское, что ль?
— Московское… Может, и из-за моря привезли.