Договорное устройство Новгорода означало не реальную законодательную власть веча, а лишь то обстоятельство, что важнейшие государственные акты требовали утверждения «Господина Великого Новгорода», как официально именовался собравшийся на вече народ. Такое торжественное именование «злых тех смердов, убийц, шильников и прочих безименитых мужиков», особенно возмущало в XV веке московских летописцев. Приглашение князей в Новгород регулировалось особыми строго обозначенными условиями и князьям столь же регулярно «указывали путь» — изгоняли из Новгорода тех, которые этим условиям не удовлетворяли.
Новгородское политическое сознание создало даже образ идеального князя — полководца, проведшего всю жизнь в военных походах, от времени до времени приглашаемого в Новгород и свято соблюдавшего условия договора с городской республикой. Это был герой битвы на Липице 1216 г. Мстислав Удалой. В Новгород Мстислав являлся обычно в тех случаях, когда городу грозила беда, а затем уходил, заявляя:
— Суть ми орудиа (есть у меня дела) на Руси, а вы вольны во князех.
Иногда он приглашал новгородцев принять участие и в военных походах на Киев; во время одного из таких походов новгородцы, поссорившись с земляками Мстислава — смолянами, решили было покинуть войско Мстислава и вернуться домой. Что же стал делать Мстислав? Он, как с явным восхищением повествует новгородский летописец, не выразил негодования против такого самоуправства, уважая права новгородцев, самым дружеским образом попрощался с покинувшими его воинами, «целовав всех, поиде, поклонився». Щепетильное соблюдение князем (даже во время похода) договорного ритуала поразило новгородцев. Они, «створивше вече о себе», стали совещаться.
— Братье новгородци! Яко же преже сего страдале (трудились, радели) деде наши и отци за Рускую землю, тако, братья, и мы пойдем по своем князе, — заявил в конце концов посадник Твердислав, и поход продолжался.
Новгород не только походил на западноевропейские города по своему политическому устройству, но и имел тесные торговые и дипломатические связи со многими из них. В первую очередь это были немецкие города Прибалтики, объединившиеся к XIV в. в Ганзейский союз — Любек, Гамбург, Росток, Штральзунд. Новгород не был полноправным членом Ганзы — здесь, как и в Лондоне и в нидерландском Брюгге, находилась лишь одна из ганзейских контор — однако немецкие и другие иностранные купцы приезжали сюда постоянно.
Именно в Новгороде или в соседнем Пскове создавались рукописи, заглавные буквы которых изображали моющегося в бане человека, ругающихся рыбаков, пьяницу, скомороха. Развивалась в Новгороде и богатая эпическая традиция, сложившаяся еще в домонгольские времена. Об этом особенно красноречиво свидетельствует то обстоятельство, что в новое время былины — как новгородские, так и древние киевские — сохранялись в живом исполнении почти исключительно на северных землях древней Новгородской земли.
Совсем по-другому жили и управлялись земли Владимиро-Суздальской Руси. Веча как постоянного института здесь давно уже не было; народ «собирался вечем» лишь в исключительных случаях — во время восстаний. Так было в 1327 г. в Твери, когда, восстав против ханского наместника Щелкана (Шевкала, Чолхана), «удариша в колоколы, и сташа печем, и поворотися град весь»; так было и в Москве в 1382 г. при нашествии Тохтамыша. Единственным должностным лицом в Москве, в какой-то степени независимым от великого князя, был предводитель городского ополчения — тысяцкий, но после смерти последнего московского тысяцкого Василия Вельяминова, не раз ссорившегося с князем, великий князь Дмитрий (будущий Донской) совсем отменил должность тысяцкого.
С семьей Вельяминовых, претерпевших немало обид в конце XIV века, был связан и бывший архимандрит московского Симонова монастыря Кирилл, пришедший около 1397 г. на Белоозеро. Рано оставшись сиротой, юный Косма — будущий Кирилл — воспитывался в доме своего «сродника», окольничего Тимофея Васильевича Вельяминова, брата последнего тысяцкого, а потом стал у него казначеем. Смерть Василия Вельяминова и отмена должности тысяцкого произошла уже при Косме; тогда же бежал в Тверь и Орду, был захвачен и казнен племянник Тимофея (сын последнего тысяцкого) Иван Вельяминов. Именно в эти трудные для Вельяминовых годы Косма и постригся в монахи под именем Кирилла; на Белоозеро он явился уже немолодым, хорошо знавшим службу монахом{46}.
Кирилл несомненно понимал, что положение Белозерского княжества, с которым он отныне связал свою деятельность, было совсем не легким. Уже в 1397–1398 и 1401 гг., как раз тогда, когда он основал свой монастырь на Белоозере, в соседней Двинской земле шла война между сыном Дмитрия Донского, великим князем Василием Дмитриевичем, пытавшимся присоединить эту землю, и Новгородом. Великий князь дважды потерпел поражение. В ходе этой войны новгородцы заняли столицу Белозерского княжества. И московские воеводы вынуждены были «быть челом» новгородцам. Василию Дмитриевичу пришлось признать исконность новгородской власти на севере. Но не только столкновения между Москвой и Новгородом сказывались на Белозерской земле — в самом Московском княжестве начиналась борьба за власть между малолетним Василием II, за которым стоял митрополит, и его дядей — Юрием Галицким. Когда же, не подчинившись митрополиту, Юрий «отъехал» в Галич, опекуны малолетнего Василия II послали вдогонку за отъехавшим князем его брата князя Андрея Дмитриевича Белозерского с двенадцатью с половиной тысяч войска, но Андрей, не дойдя до «брата, князя Юрьа. воротился». Один из летописцев прямо писал, что Андрей Дмитриевич поступил так, «норовя (угождая) брату своему болшему князу Юрью»{47}.
Как же вел себя в этой обстановке основатель монастыря на Белозерской земле? Житие Кирилла и более поздние памятники, написанные много лет спустя, когда Кирилл Белозерский был уже признан святым, включали его наряду с митрополитом Алексеем, Сергием Радонежским, в число «благих советников» великого князя Московского и объясняли его уход на север желанием соблюдать «безмолвие», избегая владения «селами» (монастырскими земельными угодьями). Однако современные Кириллу памятники — документы, созданные в монастыре еще при жизни его основателя, — рисуют совсем другой образ Кирилла.
Создание монастыря на севере вовсе не означало для ушедшего из Москвы инока окончание его трудов и начало тихой отшельнической жизни. Напротив, первое, чем стал заниматься Кирилл на Белоозере, было приобретение соседних земель. Земли эти монастырь покупал или получал в дар. В последнем случае монахи в течение ряда лет молились о спасении души дарителя. Всего от времени Кирилла до нас дошло 45 таких купчих и «данных» грамот{48}.
Заботясь о расширении и укреплении своего монастыря, Кирилл не мог стоять в стороне от междукняжеских споров тех лет. Кому подчинялся его монастырь? Его официальным патроном считался архиепископ Ростова Великого, находившегося за сотни верст от Кириллова монастыря, гораздо ближе к Москве. Но власти этого духовного патрона Кирилл мог противопоставить власть светского государя — князя соседнего Белоозера. А этим князем был Андрей Дмитриевич, тот самый, который, как мы уже видели, не помог своему племяннику Василию II, вступившему на великокняжеский престол в 1425 г., «норовя» его сопернику Юрию. Кирилл был уже болен в те годы и пережил Василия I всего на два года, но он успел оставить один весьма красноречивый документ, свидетельствующий о политической позиции основателя Белозерского монастыря.
Это — «духовная», завещание Кирилла, составленное им перед смертью, когда он впал в «частые и различные болезни». Свой монастырь он передавал под покровительство Андрея Дмитриевича Белозерского и Можайского, именуя его при этом необычным титулом — «великого князя»: «Предаю монастырь — труд свой и своей братии — богу и пречистей богородици, и господину князю великому, сыну своему Андрею Дмитриевичю… А тобе, господина князя великаго, сына моего, Андрея Дмитриевичя… в всем бог простит и благословит. Господине и господине князь великий Андрей Дмитриевичь, много молю тя…» Такое настойчивое употребление великокняжеского титула при обращении к Андрею Белозерскому вовсе не было случайным. В грамотах, написанных в предшествующие годы, Кирилл точно и в соответствии с официальной московской традицией именовал Василия I (которого он призывал в 1399–1402 гг. примириться со своими соперниками — суздальскими князьями) «князем великим», а его братьев-вассалов Андрея Дмитриевича и Юрия Дмитриевича просто «князьями». Впоследствии, приводя текст завещания Кирилла, автор его жития тщательно исправлял в нем титул Андрея, ставя всюду вместо «великого князя» просто «князя». Необычная титулатура в духовной Кирилла свидетельствовала о его особом сочувствии Андрею Дмитриевичу, занявшему, как мы видели, особую, весьма независимую позицию в ходе борьбы за великокняжеский престол в Москве.