Первые годы XVI века были временем непрерывных переговоров Ивана III с обличителями ереси, еще недавно враждебными «державному». После опалы и заточения Елены Стефановны великий князь вызвал к себе Иосифа Волоцкого и беседовал с ним о церковных делах. Во время разговора Иван III признался Иосифу, что он знал «которую держал Алексей протопоп ересь и которую держал Феодор Курицын»; он обещал послать по всем городам «обыскивати еретиков, да искоренити»{141}.
Но за уступку «державный» хотел ответных уступок. В 1503 г. согласно более поздним известиям великий князь на церковном соборе поднял вопрос о «землях церковных, святительских и монастырских». Попытка эта не имела успеха. Единственная уступка обличителям корыстолюбия высшего духовенства, на которую пошел собор, был запрет взимания «мзды» (платы) со священников и дьяконов за «поставление» на церковные должности. Эта «мзда» вызывала возмущение еще во времена стригольников, выступал против нее и новгородский еретик конца XV в. Захар. Собор постановил за поставление «от священнического чина ничего никому не брать».
По сравнению с широкими планами уничтожении монастырских вотчин это было совсем незначительным нововведением, не дававшим великокняжеской власти существенных выгод, однако и оно имело важные последствия. Владыка Геннадий чувствовал себя после собора победителем — еретическая «буря» кончилась, новые покушения на монастырские земли были предотвращены. Вернувшись в Новгород, он счел для себя не обязательной и единственную уступку, сделанную собором, и начал «мзду имати у священников от ставленья наипаче первого» (т. е. больше, чем прежде). Но Геннадий переоценил свою силу. Иван III выместил свое недовольство за неудачу собора на новгородском владыке — владыку не только лишили сана, но «взяли, и казны попечатали, и поехали к Москве»{142}.
Геннадий мог утешаться одним — его отставка совпала с полным разгромом еретиков. Все друзья и единомышленники Курицына были теперь в заточении; их хватали не только в Москве, но и в Новгороде, где за последние благоприятные годы опять завелась ересь. В декабре 1504 года собрался церковный собор, в трудах которого участвовал новый наследник — Василий, сын Софии Палеолог. Именно для этого собора, по всей видимости, и была составлена «Книга на новгородских еретиков», или «Просветитель», включавшая более ранние противоеретические сочинения Иосифа Волоцкого и других авторов. Главным создателем «Просветителя» несомненно был Иосиф (имя которого прямо обозначено на второй редакции книги), но сочувствовали и помогали ему и другие защитники церковной ортодоксии. Среди них, очевидно, был и Пил Сорский — в этом случае взгляды Нила и Иосифа Волоцкого не расходились. Важнейшей задачей «Просветителя» было обвинить людей, подвергнутых соборному суду, не только в еретичестве, но и в «отступничестве» — «жидовстве»: отступник в отличие от еретика подлежал казни, даже если каялся. Соборные приговоры и последовавшие за ними наказания были суровыми. К смертной казни в Москве был приговорен брат Федора — Иван-Волк, московский служилый человек Митя Коноплев и новгородец Иван Максимов, избежавший расправы в 1490 г.; в Новгороде казнили Некраса Рукавого, юрьевского архимандрита Кассиана, его брата и еще несколько других.
На этот раз дело не ограничилось сожжением берестяных шлемов на головах осужденных. Казнь была устроена по-настоящему — не хуже, чем у «шпанского короля». Еретиков посадили в клетки; клетки завалили хворостом и подожгли{143}. Но ни в одной из них Ивану-Волку Курицыну не пришлось увидеть брата. Федора Курицына не было среди казненных. «Державный» наверное читал «Повесть о Дракуле»; он помнил рассказ Курицына о двух монахах, пришедших к мутьянскому воеводе. Один из монахов ругал Дракулу и называл казненных им людей мучениками, другой признавал право великого государя казнить и миловать любого человека; Дракула посадил на кол дерзкого монаха, а другого, разумного, отправил с почестями. Какую же почесть Федор Васильевич мог ожидать от своего государя? Только одну — заточение вместо казни.
Но если Федор Курицын и стал монастырским узником, то ненадолго. В 1505 г. умер бывший покровитель Федора Васильевича — Иван III; новый князь в отличие от отца видел в опальном дьяке заклятого врага. А с врагами Василий Иванович вовсе не был милостив: он приказал уморить своего племянника и соперника Дмитрия Ивановича и мать его Елену; ему нетрудно было подослать убийц и к «злобесному» еретику.
ИТОГИ
Блестящая карьера Федора Курицына кончилась неудачно: замыслы его потерпели полное крушение; он попал в опалу и умер при неизвестных обстоятельствах — едва ли не насильственной смертью. Что же он оставил после себя?
Больше всего сделал для сохранения имени Курицына в истории, как это часто бывает, его злейший враг — Иосиф Волоцкий.
Учивший когда-то служить богу, а не земным князьям, призывавший сопротивляться такому князю, который нарушает божественные заповеди — даже если мучит, даже если грозит смертью, — Иосиф Волоцкий стал после 1504 г. совсем своим человеком при дворе. Опиравшийся прежде в своем противостоянии великому князю на помощь удельного князя Бориса Волоцкого, Иосиф отплатил сыновьям этого князя — последним удельным князьям, оставшимся от времени Василия Темного — крайней неблагодарностью. Когда в 1503 г. в Волоколамске умирал сын Бориса, то Иосиф не допустил к умирающему ни одного из его родственников; по завещанию этого князя, составленному под диктовку волоцкого игумена, владения его доставались великому князю. С другим сыном Бориса Иосиф вступил в прямое столкновение и, как это делали светские феодалы, открыто «отступил» от волоцкого князя и перешел под власть великого князя (им стал уже к этому времени Василий III).
Иосифов Волоколамский монастырь привлекал «честных и благородных» людей, вельмож и придворных великого князя. В Иосифовом монастыре и в других обителях, подражавших этому образцовому монастырю, не было больше запрета на собственные монашеские вещи, и появились три разных «устроения» в еде и в одежде — для монахов знатных, иноков попроще и совсем бедных. Говорить о прежних планах полного равенства в монастырях было теперь и неудобно и нелепо — на числа «честных и благородных» иноков выходили потом высшие иерархи церкви, и этим людям нужно было создать спокойную жизнь и обеспечить их плодами труда монастырских крестьян.
Иосиф Волоцкий утверждал, ссылаясь на византийского писателя Агапита, что государь властью «подобен. вышнему богу», а недоброжелатели стали звать Иосифа «ябедником» и «дворянином великого князя». Написанные Иосифом когда-то дерзкие слова о Курицыне — «того бо державный во всем послушаше» — он теперь вычеркнул из своей книги, но о «начальнике» еретиков не забыл. Курицын вместе с Алексеем и Денисом упоминался в начале каждой из глав «Просветителя». И именно книга Иосифа прочно определила место Курицына в истории.
Русские книжники в течение нескольких веков переписывали «Просветитель». Но переписывали они также и «Лаодикийское послание» — едва ли подозревая, что автором его был «злобесный» еретик. Труду Курицына посчастливилось: имя автора, скрытое под шифром, не всем было понятно, и сочинение сохранилось до нашего времени.
Однако главное наследие Курицына, дошедшее до нас, это, пожалуй, все-таки «Повесть о Дракуле». Тема этой повести, образ ее главного действующего лица интересны людям XX века не меньше, чем современникам автора.
Мы знаем уже, что не один Курицын собирал и записывал в XV веке сказания о жестоком «мутьянском» князе. Валашский «Дракон» и «Прокалыватель» привлекал многие умы в Европе, но оценивали его по-раа-ному. Авторы «народных книжек», популярных брошюр, распространявшихся на немецком языке, не склонны были приписывать «великому извергу» никакой государственной мудрости; ничего хорошего не видел в валашском князе и автор стихотворной поэмы о нем немецкий мейстерзингер Михаэль Бехайм, утверждавший (вероятно, с полным основанием), что из страха перед Дракулой его подданные