Вот и все, что я мог сказать по отношению к подсудимой Дмитриевой. Прибавлю в заключение, что не может не показаться странным то обстоятельство, что Дмитриева, продав билеты, полученные ею от Карицкого, не усомнилась в их качестве даже и тогда, когда в двух местах их отказались принять к размену. Если действительно у нее не явилось подозрения в том, что эти билеты краденные, то странно, с другой стороны, что она ни об этих билетах, ни о случившемся с нею по их поводу никому не рассказывала. Вот факт, который я не берусь обсудить, но который, конечно, обсудите вы.
Что касается до произведения выкидыша, то виновность Дмитриевой не подлежит сомнению, так как она сама созналась в этом преступлении.
Обращаюсь теперь к Дюзингу. Его обвиняющие обстоятельства: во-первых, собственное сознание, данное им на предварительном следствии, когда он говорил, что Дмитриева просила его о произведении выкидыша и что он убедил Сапожкова совершить это преступление; во-вторых, сознание, которое он сделал здесь на суде, подтвердив, что Дмитриева просила его о произведении выкидыша, равно как то, что он рекомендовал ей для этого Сапожкова. Разница только в том, что на предварительном следствии он сказал, что убедил Сапожкова, а здесь — что только рекомендовал его Дмитриевой, но не убеждал его произвести у нее выкидыш. Сапожков объяснил это обстоятельство таким образом: по его словам, Дюзинг был на ревизии в городе Скопине, предложил ему переехать в Рязань на службу, и когда он, Сапожков, стал говорить, что не видит в этом для себя никакой выгоды, то Дюзинг начал представлять ему разные доводы в пользу этого перехода, как-то: обещал ему предоставить место, хорошую практику и между прочим сказал, что у него есть одна знакомая, довольно богатая дама, которую надо вылечить и которая, в свою очередь, отрекомендует его другим. В конце концов Сапожков все-таки убедился в выгодах предлагаемого ему переезда в Рязань. Все это в весьма значительной степени подтверждается перепиской, происходившей между этими господами: те четыре письма, которые были пред вами прочитаны, упоминают между прочим о деле, за которое можно взять порядочное вознаграждение от важной особы; в одном из них Дюзинг рекомендует Сапожкову взять с собою маточное зеркало и маточный зонд. Я уже обращал ваше внимание на то, что в этом письме слова «маточный зонд» зачеркнуты. Это, как объясняет Сапожков, сделано им ввиду того, что если бы в этих письмах были прочтены слова «маточный зонд», то тогда, конечно, пало бы на него сильное подозрение в произведении выкидыша. Совершенно другое дело маточное зеркало: это такой инструмент, который не может возбуждать никаких сомнений. Из относящихся сюда показаний Кассель видно, что когда во время болезни Дмитриевой она приехала к Дюзингу, то он сказал ей, что после того, что сделали с Дмитриевой, он не поедет к ней ни за что. Затем, в определении Московской судебной палаты есть еще другое показание Дюзинга, которое более подходит к данному им здесь показанию, а именно, что он только обещал убедить Сапожкова произвести выкидыш, но в то же время советовал последнему употреблять такие средства, от которых выкидыша не могло бы произойти, оставляя между тем Дмитриеву в том убеждении, что рано или поздно выкидыш последует. Но если бы он действительно имел намерение отвлечь Дмитриеву от такого преступления, на которое она решилась, то, конечно, не стал бы советовать средств крайне вредных, какова, например, спорынья. Наконец, из предъявленных вам писем вы можете усмотреть, что инициатива принадлежит Дюзингу же, который склонил Сапожкова к совершению этого преступления. Вот те данные, на основании которых Дюзинг должен быть признан виновным в том, что он подстрекал Сапожкова произвести выкидыш, равно как и в том, что он, зная о намерении Дмитриевой совершить такое преступление, не довел о том до сведения правительства.
По отношению к г. Сапожкову мы имеем точно такое же его собственное сознание, данное им на предварительном следствии, в котором он говорил, что г. Дюзинг и Дмитриева просили его произвести выкидыш, что он, с одной стороны, тронулся просьбами этой последней, которая представляла ему безвыходность своего положения, а с другой — желал получить известное вознаграждение за свои труды и окупить расходы на поездку в Рязань. Он начал, по его словам, употреблять разные внутренние средства, как-то спорынью и пр. Спорынья, говорит он, прописана была Дюзингом, но в таком количестве, что, по мнению экспертов, не могла быть безвредна, особенно для беременной женщины. Затем он советовал ей делать души. По его словам, при сильной натуре Дмитриевой это не могло иметь вредного влияния на ее организм. Но, во-первых, по мнению эксперта, спринцевание для беременной женщины вообще небезопасно, особенно же при частом его употреблении; во-вторых, мы имеем полное основание сомневаться в том, что вода была лишь несколько теплее парного молока, а именно по следующим основаниям: при производстве предварительного следствия судебный следователь определил температуру той воды, которою Дмитриева спринцевалась; для этого он в достаточно горячую воду положил термометр, предложил Дмитриевой опустить туда руку и когда она говорила, что вода горяча сравнительно с тою, какая употреблялась при спринцевании, то он подливал холодной воды, когда же она сказала, что вода точно такая, какая была, то он заметил градус, на котором термометр остановился. Тот же самый способ предложен был и Кассель. Этим путем были получены следующие результаты: одна из подсудимых остановилась на 34, другая на 37 градусах. По показанию же эксперта, для произведения преждевременных родов употребляются спринцевания от 30 до 35 градусов. Таким образом, мы имеем полное основание заключить, что вода, которою Дмитриева спринцевалась по совету Сапожкова, была значительно теплее парного молока. Защитниками было возбуждено сомнение в действительности способа, который был употреблен следователем для определения температуры этой воды, возбуждено на том основании, что если горячую воду лить в холодную, то вся вода сразу не может принять равную температуру; с другой стороны, градусник, моментально опущенный, не может с надлежащей верностью определить температуру воды. Я полагаю, господа присяжные, что судебный следователь человек настолько образованный, что не мог не понимать таких простых вещей: он мог дать время, чтобы термометр стал на тот градус, который обозначил бы температуру воды, то есть мог не сейчас вынуть его, но продержать до тех пор, пока уравнялись бы все слои воды.