К сожалению, эффект продолжался недолго. Для полной оценки этого факта необходимо восстановить его обстановку. В конце февраля или начале марта, после того как показание Дмитриевой дало новое направление делу, Карицкий в сумерки приехал в острог и прошел в цейхгауз, куда привели Дмитриеву. Здесь она увидела перед собой человека, когда-то горячо любимого, отца двух малюток, которым не суждено было испытать ласки своей матери — человека, четыре года имевшего в ее глазах величайший авторитет, преимущество ума, воли и положения. И что же? Этот человек стал упрашивать ее снять с него оговор, заплакал, рвал на себе волосы, унижался перед солдатом, которого в другое время мог бы за одну незастегнутую пуговицу бросить в тюрьму. Ослабленная болезнью, убитая тюремным одиночеством, в которое она была перенесена внезапно из среды, где пользовалась полным довольством, Дмитриева не выдержала. Столько унижения, слез и молений со стороны человека, которому она так долго повиновалась, тронуло ее. Он просит снять с него оговор, «так как она во всяком случае будет обвинена», но как же это сделать? Тогда он предлагает ей написать записку, текст которой уже составлен им заранее. Но в этой записке оговариваются другие лица, и на это Дмитриева не решается; тогда он предлагает ей написать то, что вы выслушали с таким напряженным вниманием: «Скажите Лизавете Федоровне Кассель, чтоб она показала то-то и то-то на Карицкого...» Эта редакция основана на очень тонком соображении: напиши Дмитриева: оговорила Карицкого ложно — хитрость была бы грубее; ей стоило бы сказать, что Карицкий как-нибудь вынудил или убедил ее отказаться от своего признания, и значение записки тотчас бы пало. Но здесь комбинация сложнее: Дмитриева убеждает Кассель показать согласно с тем, что она действительно показала. От содержания новой записки она не может отказаться, а между тем она подорвет весь ее оговор против Карицкого. Личность последнего здесь в стороне. Записка эта должна была казаться Карицкому превосходным оружием, к которому можно прибегнуть в случае крайности. И действительно, что могло уничтожить в прах всю эту махинацию? Одна только, хотя и очень простая вещь, но редкая вообще, и на суде в особенности, а именно — сущая, безбоязненная правда. Прежде чем передать их записку, Дмитриева, заботясь о судьбе детей, просила Карицкого отдать ей 8 тысяч, которые он положил в банк. Карицкий изъявил согласие возвратить ей хоть сейчас 4 тысячи, а остальные после, но сперва просил записку. Недоверие ли вкралось в душу Дмитриевой, или вспомнила она о том, как обманул ее Карицкий, втянув в дело о краже, но она отказала и оставила записку у себя. Вероятно, цена показалась Карицкому слишком высока, а может быть, деньги ему в это время были нужны, но вскоре эту записку Дмитриева из рук выпустила, а денег своих все-таки не получила: смотритель Морозов, правдивость которого, так же как и г. Стабникова, вероятно, вскоре будет предметом особого дела, вызвался вести переговоры с Карицким о возвращении денег и получил записку от Дмитриевой. С этого момента странствования записки облечены покровом тайны, лишь кое-где сквозь прорехи замечается ее движение. Записка адресована к неизвестному; «скажите Кассель» — кто же это достоин передать ей такую важную тайну, кто должен сжечь записку? Неизвестно. Из дела не видно ни одного человека, который пользовался бы таким доверием Дмитриевой, чтобы служить посредником между нею и Кассель. В то время, когда писана записка, между Дмитриевой и Кассель не было никаких близких отношений. За постоянное пьянство более чем за год до ареста Дмитриевой она отказала Кассель от должности. Кассель показала на суде, что записка эта была принесена к ней на дом неизвестным человеком в ее отсутствие 28 января 1869 года. Между тем странно, что никто из жильцов никогда ничего не слыхивал ни о записке, ни о том, чтобы кто-нибудь принес ее, ни о спорах по этому поводу между мужем и женой Кассель. О записке никем ни слова не говорится на всем предварительном следствии, и показание Кассель от 12 мая 1869 года не носит на себе ни малейшего следа этой записки, точно ее в то время и не существовало. Наконец, мы узнаем о ее загадочной судьбе из показания свидетеля Стабникова.