Она развивала в воспитуемом смелость, ибо смелость эта была нужна государству для борьбы с врагами и для грядущих боев за всемирную власть. Воспитывалась воля, но такая воля, которая покорна государству и квазицеркви (партии. — Н. Б.) и тверда в осуществлении их — и только их — директив. Воспитывалось чувство товарищества, но товарищества по отношению только к тем, кто неукоснительно и твердо отстаивал дело именно того государства и этой квазицеркви. Воспитывались правдивость и честность, но честность такого рода: такая честность, когда человек, не колеблясь, предает товарищей, друга, отца, выдает любую доверенную ему тайну, если она хотя бы в деталях противоречит интересам государства и указаниям квазицеркви. Воспитывалось творческое отношение к труду — все ради эффективности трудовых процессов в интересах той же квазицеркви и того же государства. Поощрялась жажда знания, но направлялась она по строго определенному руслу: такому руслу, которое обеспечивало технический прогресс и формирование определенной идеологии. Все это окрашивалось тщательно культивируемой, выращиваемой, питаемой, поливаемой, подогреваемой ненавистью к врагу, причем врагом считался каждый, мыслящий иначе, чем квазицерковь. В итоге получалась развитая, энергичная, жизнерадостная, целеустремленная, волевая личность, по-своему честная, по-своему идейная, жестокая до беспощадности, духовно-узкая, религиозно-невежественная, зачастую принимающая законченный тип самоуверенного фанатика, выражающего, что его государство — лучшее из всех государств в мире, его народ — талантливее всех народов, его квазицерковь — ковчег абсолютной истины, его идеология — безупречно правильна, его вождь — непогрешим не только ex cathedra, но и во все минуты своей жизни, все же остальное — ветошь, исторический мусор, только мешающий жить и осужденный на безжалостное уничтожение".[180]
Сегодня можно сказать, что подобная характеристика новой нравственности может быть похожа на то, чего желали при Сталине и нередко достигали. При этом, к сожалению, Д. Андреев не учитывал наложения разных моралей — разных моделей — ленинской и православной, ленинской и сталинской, официальной и народной. И его характеристика может выглядеть излишне суровой, однако явно отражает реальность «суженной» личности. И можно было бы вспоминать известные слова Ф. Достоевского "широк русский человек, сузить бы его", подразумевая исполнение его рекомендаций. Однако делать этого не хочется, ибо «духовно-узкая», по словам Д. Андреева, личность проявляла не ту «узость», которую желал получить Ф. Достоевский. Положительная «узость» вовсе не «духовно-узкая», а введенная в рамки неумеренная широта, ограниченная броней жесткой дисциплины и точно выверенная высокой целью сила и страстность русской натуры.
И другой вопрос состоит в том, что «узость» натуры, о которой пишет Д. Андреев, в основном вынужденная. Страна не могла предоставить себе роскоши «широкой» многопартийности Февраля, ибо это привело бы, и уже привело, к анархии, развалу государства и гражданской войне, с одной стороны, а с другой — могло привести к превращению страны и народа в жалкий придаток западных держав. В обоих случаях последствием была бы гибель, и в этих условиях приходилось идти на «зауживание» личности.
И еще один вопрос в связи с определением Д. Андреева: чего хотели и на что направлены были «квазицерковь» и «государство»? Вот как пишет борец с коммунистическим режимом известный философ-эмигрант И. А. Ильин: "Почему русская интеллигенция тянула прежде всего к социализму? Потому что она, почти утратив христианскую веру (под влиянием западного рассудочного "просвещения") удержала христианскую мораль и хотела социального строя, т. е. свободы, справедливости и братства (к коим она, по недоразумению, пристегивала и равенство)".[181] Итак, свобода, справедливость и братство. Что касается равенства, то и у Ленина, и у Ильина критическое отношение к равенству и демократии. Что же касается совпадений русской религиозной философии и ленинизма, то обнаруживается достаточно широкий общий пласт в учении об истине, отношении к богатству и собственности, отношении к труду, диалектике и превалированию жизни над теорией, определению места рационального в жизни, волевому настрою и ряду нравственных и философских позиций.[182] Стоит напомнить в этой связи хотя бы о том, что А. Ф. Лосев — исихаст, принявший тайный монашеский постриг под именем Андраника, написал много хвалебных слов о философии ленинизма.[183] Если же добавить к сказанному имя В. Ф. Асмуса — православно-марксистского философа, то явление, о котором писал И. А. Ильин, получает достаточно Серьезное обоснование.
Часть III
РУССКАЯ СИСТЕМА СВЯТЫНЬ
Качеств или ценностных характеристик личности существует великое множество. В обширной литературе о личности отмечается, что слов, отображающих это множество, в русском языке насчитываются тысячи. В других языках, естественно, тоже. Поэтому пытаться выстроить в одной работе полную систему русских святынь невозможно. А потому речь пойдет о наиболее выпуклых, спорных и таких ценностях, в понимании которых бросается в глаза отличие нашего мира от западноевропейского.
Глава 1
ПРИРОДА
Как уже говорилось, Якоб Буркхардт в своей книге "Культура Италии в эпоху Возрождения" отмечал, что средневековый европеец не видел пейзажа. Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях. А. Гулыга подчеркивает: "В Италии впервые рождается новый вид наслаждения — пребывание на лоне природы. По преданию, Петрарка был первым, кто поднялся на гору (Вента близ Авиньона) с единственной целью — полюбоваться открывающимся видом. (Во всяком случае, он был первым, оставившим красочное описание своего восхождения, охвативших его при этом чувств и мыслей.) Ван Эйки переносят пейзаж на полотно".[184] Напомню, что в средневековом эпосе ("Песнь о Сиде", "Песнь о Роланде", эпос о короле Артуре, Нибелунгах и т. д.) природа упоминается лишь изредка и только в качестве некоего условия, обстоятельства-препятствия. Можно сказать, что известное изречение Базарова в "Отцах и детях" Тургенева: "Природа — не храм, а мастерская, и человек в ней работник", есть совершенно европейское. Природа не храм, а поэтому ценности, отдельной от человека, не представляет. В мастерской я могу ставить станки так или иначе, могу их разобрать, убрать. Храм же носит самоценное значение, и с ним нельзя обращаться как с мастерской. Автору этих строк бросалось в глаза различие русского Нижнего Новгорода и европейского (сравнительно с Нижним) Петербурга. Центр Петербурга как бы поглотил природу, окольцевал ее гранитом и бетоном, в принципе его можно смотреть и зимой, а не только летом. Краски значения особого не имеют, более того — в черно-белой графике Петербург-Ленинград приобретает и более четкие линии, выпуклость и завершенность. Даже земля в этих каменных сооружениях кажется принесенной и привнесенной деталью интерьера, как и вовсе не частые на проспектах деревья. Если же нет красоты архитектурной, то у поэтического художника, как известно, прорывается тоска: "Гробы Васильевского острова". Это выражение Н. В. Гоголя о Васильевском острове Петербурга понятно каждому, кто прожил там хотя бы неделю. Геометрический рисунок может быть красив, но совершенно неприроден, искусственен (конечно, речь не идет о парках). Нижний Новгород рождался как естественное продолжение ландшафта, и Нижегородский кремль не перенесешь на другое место, — он как бы продолжает и завершает Дятловы горы. Строгановско-Рождественская церковь (т. н. нижегородское барокко) в черно-белой графике теряет значительную часть очарования. Нижний тускнеет вместе с природой, и зимой его трудно показывать приезжим. И Нижний расцветает вместе с многоцветием природы летом, и тогда И. Репин напишет о царственном величии Нижнего, вскружившем художнику и его спутникам головы, скажет о том, что эти люди не могли селиться где-нибудь и как-нибудь. Нижний летом производит неизгладимое впечатление. Голландско-европейское отношение к природе как к препятствию носит титанический характер. Природа несет хаос и разрушения, а человек героически ее побеждает, отвоевывает свое у волн, у наводнений, создает рукотворные каналы, почву, моря и т. п. И природа тогда не только не храм, но и не богатство. Ведь все создают люди трудом. И трудовая теория стоимости в противоположность физиократам говорила, что все богатства создает не земля, а труд. Через Смита, Рикардо, Маркса это природоборческое настроение дотекло и до России и частью воплотилось в законодательстве. Известно, что в советское время дух европейской индустриализации проявлялся в желании воспеть дух человека, преобразовавшего природу, — «Цемент» Ф. Гладкова, «Соть» Леонова или: "Человек сказал Днепру: я стеной тебя запру" и т. д. Заканчивается такое отношение к природе экологическим кризисом, ибо, побеждая природу, человек убивал и свое тело. Так, в случае спуска отравленных стоков в озеро или реку можно убить рыбу, всплывут тонны рыбы, а штраф до недавнего времени за это в СССР был — 50 рублей в районе, 100 рублей в области, 150 рублей в республике. И это понятно: рыба не создана трудом человека, на балансе ни у кого не стоит, богатством и ценностью по закону, видимо, не является. Парадокс европейского развития привел экологической логикой к появлению Римского клуба, Гринпис, сильному движению зеленых, природовосстановительной и природоохранной деятельности правительств. Нынешний прозападный курс власти это отношение усугубил — страна быстро превращается в зону экологического бедствия, где все больше работы предстоит министерству по чрезвычайным ситуациям.