Откуда же такое постоянство в стремлении обвинить русских в отсутствии свободолюбия и рабских наклонностях? Вот главный вопрос. И речь явно идет о различных пониманиях свободы в русском и европейском смысле. По-европейски это так: свобода и воля понимаются "как вполне реальная способность человеческого тела активно двигаться в мире других тел природы, активно воздействуя на них и подвергаясь их активному противодействию, т. е. испытывая «страдательные», пассивные состояния. Но в таком понимании воля ничем не отличается от мышления, от разума. Это просто лишнее название для мышления, для способности строить свой действия, считаясь с природой (с формой и расположением) всех внешних тел, а не со своими собственными внутренними содержаниями".[225] Наивысшая свобода возможна только в сознании, в "чистом элементе самодеятельного мышления" (Гегель), который единственно свободен от чувственной стихии. Помыслить это и означает освободить. «Феноменология» Гегеля на место всей человеческой деятельности ставит "абсолютное знание", знание потому, что это есть единственный способ существования самосознания, а самосознание рассматривается как единственный способ существования".[226]
Субъект, как представитель единичного самосознания, резко выделяется и противостоит окружающей его косной, темной, враждебной эмпирической стихии, которая давит на него со всех сторон и стремится подчинить своему неразумному влиянию. Он вынужден вести жестокую борьбу с влиянием враждебного окружения, отстаивая собственное пространство, необходимое для его элементарного существования, и одновременно старается расширить границы своего личного влияния. Процесс освобождения от внешних ограничений рассматривается как осуществление накопленного знания, направленного на завоевание природного и социального пространства. Именно знание и сила, проистекающие из него, гарантируют индивиду победу над враждебным инобытием. Вполне закономерно, что философское научное сознание представляет собой высшее осуществление свободы. Однако мир, объективная реальность, не может без остатка превратиться в чистую мысль, так как в этом случае он перестанет быть самим собой, следовательно, свобода знания или самосознания рано или поздно придет в противоречие с действительностью. И здесь возможны два варианта, ведущих фактически к одному итоговому результату. В первом случае субъект рассматривает мир только в меру его соответственности понятию или идее; все то, что не укладывается в рамки логической схемы, или не принимается в расчет, или объявляется ничтожным, ничего не значащим, не имеющим ценности предметом. Если же наличная действительность отвечает требованиям рассудка или господствующей идеи, она объявляется разумной и принимается полностью и безоговорочно. В этом случае велика вероятность принятия временного, случайного, относительного за вечное, существенное и абсолютное. "Наличные — исторически сложившиеся, а потому и исторически преходящие — силы и способности людей при этом неизбежно начинают представляться лишь с их «позитивной» стороны, со стороны одних лишь «плюсов», одних лишь «достижений» и «завоеваний», а все необходимо связанные с ними «минусы» начинают казаться более или менее случайными и несущественными деталями, лишь досадными «недоделками», "отдельными недостатками", не заслуживающими особого внимания…".[227] Живой пример Гегеля с его абсолютизацией прусской государственности прекрасно подтверждает реальность существующей опасности. Последнее, в свою очередь, приводит к искажению представлений о свободе и в конечном счете превращению ее в свою собственную противоположность. Индивид начинает отождествлять себя с громадной мощью всеобщего, становится медиумом этой безумной силы, растворяется как личность в разумной системности целого.
Во втором случае, обнаружив, что идея не в состоянии победить эмпирическое многообразие, субъект разочарованно непреклонно отвергает «гнусную» действительность я горделиво замыкается в границах самосознания. Достижение истинного состояния свободы провозглашается уделом избранного меньшинства, мудрецов, стоящих выше косной и слепой существующей реальности и не нуждающихся ни в ком и ни в чем.
Здесь наблюдается предельно выраженная космополитизация сознания, отрицание всего существующего, в том числе государства и Родины, надменность, высокомерие и полнейшее презрение к человеку и обществу, принципиальный отказ от любых форм гражданской активности. Конечно, если в хаосе эмпирии не существует никаких признаков разумности, то не существует и реальной возможности вести рациональные, целеполагающие действия, тем более в общественно-политической сфере жизни. От презрения к невежественной человеческой толпе, «черни» до идеи "правящих элит", тирании и деспотизма расстояние невелико.
Процесс самоосвобождения человека есть в то же время процесс самоутверждения и самоактуализации. Состояние свободы и независимости достигается в результате жестокой, героической борьбы, с помощью собственных неимоверных усилий, благодаря личным способностям, знаниям и силе. Состояние личной свободы есть "результат трудной работы самого человеческого тела внутри телесного же мира — способность, которая и рождается и развивается только его собственной активностью".[228] Приобретение свободы есть исключительно личное достижение индивида. Он никому не обязан ничем, кроме самого себя, ему некого благодарить за обретенную волю и самостоятельность. Естественно, что процесс достижения свободы культивирует чувство собственного достоинства, самоуверенности и самоценности личности, постепенно переходящее в откровенный, торжествующий культ индивидуализма со всеми вытекающими из него последствиями. Чем шире пространство собственного влияния, тем свободнее чувствует себя индивид, тем острее чувство собственного достоинства, тем сильнее горделивое самолюбование достигнутыми успехами. Состояние обретенной независимости ставится в прямую зависимость от размера завоеванной территории. Причем этот отвоеванный участок действительности рассматривается как плацдарм для последующих наступательных действий, временно нуждающийся в четком отграничении и твердой защите от влияния окружающей враждебной эмпирической стихии. Конкретный, покоренный участок территории есть не что иное, как частная собственность героя-победителя. В данном случае не берутся политэкономические характеристики института частной собственности. Здесь частная собственность — это, скорее, определенное качество жизни. Кстати, в английском языке слово privacy несет как раз соответствующую смысловую нагрузку и "обозначает некое качество жизни, определяемое реальной возможностью человека осуществить автономию и свободу в той сфере жизни, которая может быть названа «частной». Это слово-термин употребляется и для выражения права человека на автономию и свободу в частной жизни, права на защиту от вторжения в нее других людей, органов власти или каких-либо общественных организаций и государственных институтов. И вот что примечательно. Если в английском языке существует слово-термин, емко обозначающее это право человека, то в русском языке сколько-нибудь адекватного по содержанию и смыслу слова нет".[229] Одной из основных черт качества жизни, базирующегося на принципе частной собственности, несомненно, является "отгороженность от целого — от народа, от нации, от государства, от человечества и от своего ближайшего соседа. Каждый норовил обрубиться в свой собственный феод, отгородиться стенами замков и от побежденных, и от соплеменников, утвердить на своей территории свою волю и свою выгоду. Вследствие этого и немецкий бауэр живет гордо и замкнуто, хищно и скучно. Каждый двор — это маленький феодальный замок, отгороженный от всего остального".[230] Отгороженность реально осуществляется с помощью развитой системы экономических и политических прав, гарантирующих и обеспечивающих определенный минимум индивидуальной свободы. Отгороженность и создает пресловутую четкость: я отгораживаю и самого себя, и все свои права с той степенью точности, какая только возможна при современном состоянии юридической техники. Отец, тратя деньги на обучение сына, записывает в свой гроссбух все расходы — до последнего пфеннига. Вы садитесь в автомобиль вашего лучшего друга, и перед вашим носом прибита табличка, на которой написано, что в случае катастрофы приятель никакой финансовой ответственности не несет: если этой таблички не будет, то он рискует, что в случае какой-нибудь автомобильной неприятности вы всю жизнь будете сосать у него деньги в возмещение за пережитое вами нервное волнение".[231] Все это факты повседневной жизни современного западного человека. В самом принципе частной собственности заложена тенденция к бесконечному увеличению и расширению. Весь мир, вся Вселенная рассматриваются в качестве объекта освоения и обладания, как потенциальная частная собственность, но пока временно остающаяся вне влияния человека, непознанная, а потому чужая и опасно враждебная. Но подчинить себе всю Вселенную земной человек не в силах, поэтому абсолютный идеал свободы явно недостижим, но направление, двигаясь по которому он может достигать все большей и большей свободы, задано совершенно точно и однозначно. Движение к абсолютному состоянию свободы не имеет внутренней меры и представляет собой типичную «дурную» бесконечность — бесконечный ряд конечных содержаний. Движение к свободе есть бесконечное множество абсолютно дискретных, статических друг в отношении друга участков, четко разграниченных между собой всякий раз: на окраине покоренной территории ставится граница, потом снимается и переносится немного подальше (немного — в смысле некоторой единицы длины, вполне конечного числа) и так далее до бесконечности. Но именно поэтому содержание свободы адекватно передается с помощью рациональных средств — переводится целиком и полностью на язык логики, строгих логических определений ("осознанная возможность", "познанная необходимость" и т. п.). Процесс достижения свободы идет в плоскости чисто количественной, а любое количество живет числом, потому наличное состояние достигнутой свободы вполне измеряемо, счисляемо и фиксируемо. Западные исследователи, особенно социологи, насчитывают свыше тридцати видов свобод личности и используют в процессе работы таблицы, графики, системники, тесты и т. п., призванные показать реальную степень существующей свободы. Так как абсолютный идеал свободы абстрактен, а стремление к нему, процесс его достижения, напротив, жизнен и напряжен, но принципиально ограничен, и потому идеал принципиально недостижим, возникает бесплодное, «злое», возбужденное желание все большей и большей свободы, переходящее в необузданную жажду свободы, необузданную страсть к независимости. Наличной свободы постоянно не хватает, и это обстоятельство способствует тому, что свобода становится одной из наивысших ценностей гражданского общества и всегда находилась и находится в первом ряду ценностей.[232]