К сожалению, и сегодня хлынула волна смердяковых, желающих, чтобы "умная нация победила глупую нацию", чтобы самоед-Червячонок осознал свою родину как навозную кучу и потянулся бы к благословенным английским или американским островам. Ненависть или равнодушие к своим предкам, однако, как всегда, искажает взгляд, и к богу-истине не ведет. Нетрудно заметить, что все «непатриоты-пророки» недавней реформы оказались профессионально несостоятельны. И неважно, кто и что из них обещал — рай через полгода, как Гайдар, или взлет цен всего в 2–3 раза, как Пияшева — и тот и другой оказались далеки от истины. И как министры, и как экономисты. Желая в чаадаевском духе увидеть Россию белым листом бумаги, они попытались начертить свои письмена, но вместо созидания истины-Бога произвели лишь адские разрушения. Мудрец и не может не любить родину, и путь на небо ведет через родину — и герои, положившие душу за други своя и за родину, первые попадают на небо. Мудрецы, утерявшие родину, теряют любовь и теряют истину. Любящее родину сердце вдвойне болезненно переживает ее недостатки, несчастья, и уж вовсе любовь не противоположна истине. Русь тогда только может быть идеалом Святой Руси, когда не противоречит истине. А в вопросе любви к родине и истине лучше остаться с родиной, истиной, А. Пушкиным, П. Вяземским, Ф. Тютчевым, нежели с Червячихой.
Глава 9
СОБОРНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ
О соборности сегодня много пишут. И понятно, почему пишут: "Соборность — этим словом можно предельно кратко выразить сущность русской идеи, ее неповторимого вклада в сокровищницу мировоззренческих ценностей становящегося единого человечества".[300]
В свое время первоучители Кирилл и Мефодий ввели это слово в символ веры для перевода греческого слова «кафолический». Философский смысл этого понятия был четко выделен А. С. Хомяковым, и им же было показано, что речь идет не о числе собравшихся, не о географии или этнографии: "Одно это слово содержит в себе целое исповедание веры". "Собор выражает идею собрания не только в смысле проявленного, видимого соединения многих в каком-либо месте, но и в более общем смысле всегдашней возможности такого соединения, иными словами: выражает идею единства во множестве. Церковь свободного единодушия, единодушия полного".[301] И как в XIX веке западные иезуиты не могли толком понять этого слова, так и сегодня, неверно, его переводят на Западе терминами вроде «тоталитаризма», "системы", «машины» и проч.
Возьмите, к примеру, термин «тоталитаризм». Это термин, в первую очередь, западной социологии, обозначающий принцип построения тоталитарного режима, т. е. режима, подчиняющего все в обществе какому-либо механическому порядку. Поскольку принципом жизни западно-демократических государств является индивидуализм, то все ему мешающее — нехорошо. Тоталитаризм, конечно же, будет ограничивать индивида, вписывать его в механический порядок, а значит, мешать исходному принципу жизни. Отсюда западный страх перед тоталитаризмом, и Гитлер усилил этот страх.
Однако главная ошибка западных теоретиков и наших западников состоит в буквальном переносе западных механических терминов на условия русской жизни. Ведь согласно этой терминологии тоталитарным порядком можно назвать и рабов, скованных одной цепью, и двадцать восемь панфиловцев, объединенных долгом, этим термином можно назвать мафию, скрепленную преступлениями, и монастырь во главе с Сергием Радонежским. Можно ли вместо соборности или всеединства употреблять термин «тоталитаризм»? Это все равно как вместо человека — образа и подобия Божия, и значит, по сути своей, образа любви, добра и красоты, употреблять термины «механизм» или «машина». В этом случае всегда вспоминается "Атомная сказка" Ю. Кузнецова, описывающая Ивана-дурака, зарезавшего царевну-лягушку (ведь машину или механизм можно разбирать и собирать заново), из нее ушла жизнь и волшебство, а в это время "улыбка познанья играла на счастливом лице дурака".
Единый порядок стоит выше личности, и он всегда имеет какую-то определенную идею. Высокий смысл и античеловеческий смысл несут разное отношение к человеку — один его возвышает, а другой подавляет. Высокий и высший смысл единого порядка делает человека сопричастным этой идее и может потребовать самоотвержения и даже самопожертвования. Индивидуализм же никогда не совмещается с самопожертвованием.
Именно поэтому русские «тоталитарные» режимы, подчиняя личность высокой идее, возвышали ее и возвышались с ней. «Тоталитарный» православный порядок ввел Владимир Равноапостольный, приняв христианство. И мы получили великую Киевскую Русь — наследницу Византии, первых святых, Нестора и Иллариона, Анну, русскую королеву Франции, и т. д. Жесткий «тоталитарный» порядок на Руси, объединив ее, ввел Дмитрий Донской, и тогда мы видим Московскую Русь, святых митрополита Алексия, Сергия Радонежского, Андрея Рублева, Пересвета и Ослябю. Аналогичные размышления приходят на ум и по поводу Петра I и Ленина. Высокая задача — святая Русь, спасение Отечества, Великая Россия — объясняет и появление великих людей, предельно самоотверженно строивших Россию и творивших подвиги духа в науке, искусстве и религии. Эта великая задача, оправдывавшая единый порядок, придает смысл жизни каждому и чувство всемирной связи и отзывчивости, чувство боления и ответственности за всех живущих, ушедших и будущих. Приняв великую идею, мы будем вынуждены принять и ее право требовать от любого человека подчинения этой идее, объединения и возвышения во имя этой идеи.
Категориальная путаница, стоящая за «тоталитарным» словоупотреблением, должна разъясниться. И дело здесь, видимо, в следующем. «Тоталитаризм» как понятие заменяется постоянно «системой», и ее нередко пишут с большой буквы, подчеркивая громадность и бесчеловечность машины, механизма. Тоталитарность, система, машина, механизм — понятия одного круга и всегда связанные с подчеркиванием мертвого, неживого и нечеловеческого начала. И на самом деле уровни развития и уровни взаимосвязи в мире всегда располагаются соответственно уровням неживого, живого, социального. Соответственно располагаются и термины, подчеркивающие внутренние взаимосвязи каждого уровня: для неживого будут достаточны термины "система и элемент", для живого "целое и часть", а для социального "единство и многообразие (множество своеобразного)".
Между категориальными парами есть серьезное различие. Любое целое есть система, но не всякая система есть целое, ибо в элементе может не отражаться система (множество), как в кирпиче не отражается дом, в веревке сеть, и т. п. Целое же всегда отражается в частях, части подчинены целому и могут воспроизводиться целым. На этом принципе построены многие идеи палеонтологии, антропологии и других наук о живом и о восстановлении целого по частям (по челюсти — человека, например). Целое всегда завершенное и законченное, а вот единство может быть не законченным. Целое стремится к консервации и «сообразованию» с собой всех частей, а единое не стремится к этому. Если часть целому не подобна (рука или челюсть не подобны целому организму), то своеобразное общество подобно целому миру, и то единое, что есть в каждом обществе, уже есть и в этом обществе.
Отсюда: попытки приложить к обществу понятия "система и элемент" предполагают понимание общества как античеловеческого механизма, где человек является только легко заменяемым винтиком (должностью, чином), если мы прилагаем к обществу понятия "целое и часть", то получаем философию холизма Я. X. Смэтса, британского фельдмаршала, который в своем рассмотрении целого (Британской империи) считал возможным эксплуатировать и приносить народы колоний (части) в жертву метрополии. И только в случае с единством — человечеством и своеобразным народом — мы можем исключить этот момент, ибо каждый народ есть уже целый мир, и его сохранение есть умножение и увеличение единого человечества. Нарастание единства есть и нарастание различий, которые и являются условием развития единого и появления нового. Нарастание единства есть нарастание многоцветия, многообразия. Поэтому «тоталитарная» русская философия всегда писала о всеединстве, видела в единстве идеал развития человечества, позволяющий каждому народу не только сохранить, но и умножить свою культуру и своеобразие. Все это, по мысли русских философов, только увеличивало единство. С этим были согласны в русской философии и материалисты, и идеалисты, и верующие, и атеисты, и поэты, и ученые. Категориальная путаница понятий тоталитарного, целого и единого не должна мешать раскрытию смысла, выраженного в иерархии русских ценностей на всех уровнях. Это и всечеловечность, боление за всех, по Достоевскому, и уживчивость, по Солоневичу.