Николай вдруг преобразился, когда стал почтальоном (столкнулся с другим классом людей). И теперь родные очень обижаются, когда спросит кто-нибудь из прежних:
— А дурачок ваш с вами?
И от пастуха-дурачка до священника-пастыря один шаг. А по Хайдеггеру человек — «пастух бытия». О пастухе см. Т. Цивьян, Движ. балк., 9—13.
Карты и книга. Противопоставленность карт (церковной) книге при общем для них слове лист обыгрывается в выражении читать часослов/книжку в пятьдесят два листа (Лесков, Маленькая ошибка, 2 и 6; ПРН, с. 825) — «ходячем травестирующем обозначении» игры в карты, ср. у Рабле (1.22 и.18) «прекрасные деревянные Евангелия, то есть шашечные доски» и «святая водица из погреба»[3] — это, сказал Бахтин, «ходячее травестирующее обозначение вина» (Творч. Рабле2, с. 240). Сюда же глумливые переносы в блатном языке (Сл. блат., с. 107) книга «бутылка водки или вина», книги читать «пить спиртное», книжник «пьяница», книжничать «пьянствовать». Есть гадание по книге (по Псалтири, Евангелию) и есть на картах, карты заменяют молитвенник или Библию в сказках типа АТ 1613, а изготовленные из книги карты были у лагерных блатарей. Вот забавный пример соотнесения книг и карт из Лескова (Смех и горе, 51): священник защищает свои книги удачной игрой в карты (в дураки и в короли).
— говорят игроки у Лермонтова (Маскарад, 1.1.2), имея в виду карты. Писемский:
— Что ж, господа, ученое звание, про вас и говорить! вам и книги в руки! — сказал Прохоров, делая кочергой на караул.
Петру Михайлычу это показалось обидно.
— Что ж книги в руки? В книгах, сударь, ничего нет худого; тут не над чем, кажется, смеяться, — заметил он.
— Что ж, плакать, что ли, нам над вашими книгами? — сострил Прохоров.
Все засмеялись.
(Тысяча душ, 2.1) — этот Прохоров не только чисто делает ружейные артикулы, он и картежник (см. 2.8); так и в начале Выдержки Вяземского: Мой ум — колода карт. — | Вам, господа, и книги в руки!
Близорукий. Поговорка тебе и карты в руки и слово близорукий оба возникли от шутовской подмены: карты вместо книг, руки вместо глаз. Варианты близорукого: близкорукий, близоглазый, близорокий, близорочник, близорочный, близый в СРНГ 3, близкозоркий, близкозорый, близоглазый, близорокий, близорочный в Псков, сл. 2, близ(к)оокий, близкорукий, близоглазый в СРЯ-XVIII 2; «-- прилаг. близорукий, переделанное из близорокий или правильнее близзорокий (зоркий), которое до сих пор сохранило свою настоящую форму в Псковской губ. (см. Опыт областного словаря)» — Филол. разыск. Я. Грота, прим. на с. 158. Еще один случай подмены это ироническое значение «побои» у слова рукоприкладство «подпись». Не «народная этимология» в снисходительном смысле невежественного сведения чужого к своему образовала форму близорукий, а народная ирония, ср. насмешливые очкарик, четырехглазый; сюда же прозвание очки в записи Е. Иванова: И очки наш Иван Петров! Пришел плешивый, а он говорит «позвольте щипцами волосики подправить?» И, что думаете, подвил бока! Мы со смеху чуть не перемерли. Вот вертушка! (Моск. слово, с. 220, на с. 222 очки пояснено как «плут, насмешник», а вертушка как «чудак»).
Слово как услышанное мною
Слово есть сказанное другим человеком и услышанное мною, это чужое слово по преимуществу. М. Бахтин (ЭСТГ с. 347): «Я живу в мире чужих слов.» А свое слово — мысль. Я сам не говорю, говорящий — другой мне или же я как другой, по-бахтински «я для другого», а «я для себя» — слушатель, понимающий и думающий; так и в поразительном рассказике Борхеса Борхес и я об именитом я-для-других с «его литературой» и безымянном я-для-себя. Сюда относится пословица Слушай больше, а говори меньше или На то два уха, чтоб больше слухать, один рот, да и тот много врет, а как бы два было? (ПРН, с. 407 и 317; ППЗ, с. 158) и правило для детей «Молчи и слушай, что взрослые говорят», сюда же слушаться, послушание. Слово по природе «хочет быть услышанным» (Бахтин, 1961 год. Заметки в БСС 5, с. 338 и 359), Краснá речь слушаньем (ПРН, с. 407 и 645), а можно сказать и крепка или стоúт слушаньем, и если славянское слово слово, родственное слух и слава, значит «слышимое, услышанное (мною)», ср. пословный — то же, что послушный (СВРЯ, ст. Пословесный), оно дополняет обозначения слова в разных языках как «говоримого, сказанного (другим — тв. ед.)», например сказ, сказка. Другой говорит и я слышу слова, я же говорю словами, выражаю мысли своим Я думаю, что--; мое слово для меня есть мысль. — Илиада и Одиссея начинаются с призыва к Музе: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса»[4], ăειδε θεá, и «Муза, скажи мне о том многоопытном муже»[5], μοι εννεπε, Μονδα, но Вергилий начинает Энеиду от себя: «Битвы и мужа пою», сапо, — это целый переворот в идее слова, судя и по резкому противопоставлению cantabo и die miht, Musa у Горация, Искусство поэзии, 136—44. В сказителе различаются говорящий (Муза Гомера) и слушатель-рецитатор, а в писателе к ним присоединился записывающий, писец. Записанное посторонним божественное слово сказителя превратилось в написанное собственноручно собственное слово писателя. Чéм стало для говорения бывшее чисто вспомогательным записывание, показывает, кроме слов «писатель» и «литература» «письменность», отчаянное определение языкового слова как цепочки букв между двумя пробелами. Всё же близок сказителю образ Данте, пишущего под диктовку, у Ахматовой в стихотворении Муза и у Мандельштама в Разговоре о Данте; Ахматова и сама стихи записывала, не писала, а Мандельштам даже диктовал.