Некоторые не выдерживали, тихо сходили с ума. И после, уже на свободе, писали нервные, полусумасшедшие письма сексологам, умоляя вылечить их от лагерного безумия: «Я болен, дорогой доктор, понимаете, я очень, фатально болен, я боюсь, что уже не смогу быть таким, как прежде, в лагере я узнал другую сторону жизни, любви. Я теряю рассудок, помогите». Бывшие пленные вспоминали недавнее прошлое и не могли объяснить, как они, крепкие, строгие, умные офицеры, могли потворствовать прихотям прапорщиков-травести, почему утешали их каждый раз, когда те проливали глицериновые слезы, как получилось, что сам полковник Н. и ротмистр К. склоняли колено и припадали к ручке Шурочки, Машеньки и Южени. «Мы все сходили с ума, дорогой доктор», – признавались они в письмах.
Но этуали продолжали играть, забавляться и никогда не теряли чувства реальности. Они всё правильно поняли и рассчитали: плен – это не жизнь, это печальная условность, театр тоже условность, а значит, нежизнь в лагере – это и есть театр. И они играли без перерыва, круглыми сутками, пока все вокруг сходили с ума.
Для некоторых травести лагерный опыт стал первым шагом в профессию. Вернувшись на родину, они предлагали режиссерам кабаре готовый, много раз исполненный репертуар, им верили, давали сцену. Больше повезло немцам: они попали в вихрь веймарского послевоенного безумия. В Берлине, Мюнхене, Кёльне, Дрездене за талантливыми имитаторами шла охота. Варьете, кабаре, ночные клубы открывались каждый день, актеров не хватало, дефицит восполняли бывшими пленными. Импресарио подписывали контракты не задумываясь. И, в общем, не жалели: вчерашние прапорщики и лейтенанты играли женщин бесподобно, комично, остро, убедительно. Легко меняли маски, легко переходили с фарсового фальцета на трагическое контральто. А эти ужимки, капризы, обмороки! Режиссеры недоумевали: откуда, как, где они этого набрались, целых четыре года за стальной проволокой не зная и не видя женщин.
Ганс Шнайдер, отсидевший в Нокало, выступал с травестийными номерами в Потсдамском театре. Вилли Герман после освобождения из лагеря в Чимкенте возглавил немецкий театр Красной армии, а после играл в немецких провинциальных театрах. В 1920-е годы в Берлине блистали Вилли Шюллер и Юст Лумар. Говорили, они были неотличимы от женщин, даже лучше них.
После окончания Великой войны Эмерих Лашиц продолжал играть женские роли. 1920-е гг. Иллюстрации из прессы
Как сложилась судьба Эмериха Лашица, неизвестно. Бесподобный, роскошный, женственный, он наверняка нашел бы применение своему таланту в упоительно свободное веймарское время. Но в небольшой автобиографии, написанной в 1933 году для журнала Querschnitt, Лашиц умолчал о настоящем, вспоминая лишь о великолепном лагерном прошлом, о том, как гениально выступал и как ему дружно рукоплескали, какие дарили подарки и как офицеры бились за его рассеянное внимание. Писал так, словно те три года в плену, в страшноватом, мрачном сибирском Ачинске были лучшими в его жизни.
Кое-что известно о судьбе немецкого лагерного реквизита. Костюмы, декорации, расписные занавесы, кресла, крохотные диванчики, столики-бобики для опереточных сценок, платья, парики и даже нитяные перчатки – все экспроприировала Красная армия и отправила в детские коммуны, школы, наспех организованные музеи быта. В начале 1920-х где-нибудь в Новониколаевске, Иркутске, Барнауле, Кургане и Ачинске можно было увидеть эти со вкусом выполненные вещицы. В лагерных театрах они изображали атрибуты беспечной европейской жизни, а после войны играли роли вещей треклятых империалистов. Реквизит, как и его создатели, тоже умел перевоплощаться.
Рыцарский доспех из консервных банок немцы перевезли в Германию, вероятно разобрав перед этим на детали. В 1927-м он стал главным экспонатом раздела «Военный театр» на масштабной Немецкой театральной выставке в Магдебурге. Жюри и посетители высоко оценили это необычное произведение лагерного искусства. Было решено передать его в Кёльнский театральный музей, и в начале 1930-х он все еще там хранился.
Австрийцы, вернувшиеся из сибирских лагерей, как и немцы, не могли забыть ту свою странную, горько-веселую, полусумасшедшую жизнь. Основав общество военнопленных, каждое Рождество они проводили костюмированный бал «Ночь в Сибири». Бывшие унтеры, лейтенанты, штаб-офицеры давали волю фантазии, желаниям и чувствам: многие приходили в роскошнейших дамских платьях, бархатных вечерних манто с чувственными накидками из перьев страуса и меха обезьяны. Аншлюс 1938 года ликвидировал это форменное безобразие, а также некоторых его зачинщиков.