«Мы наступали, – рассказывал Антонов, – и вдруг…»
«Простите», – перебил я его, – но ваша дивизия была моторизованной или кавалерийской?»
«В дивизии имелось несколько моторизированных подразделений, – ответил Антонов. Совершенно очевидно, что он не хотел признаваться, что командовал одной из тех частей, чьи лошади впоследствии паслись в берлинских парках и на лужайках Курфюрстендамма, знаменитого бульвара Берлина. Присутствие пасущихся лошадей в самом центре Берлина произвело на немцев глубокое впечатление. Для них 40 000 орудий на Одере и тысячи реактивных минометов – ничто по сравнению с воспоминаниями о пасущихся лошадях.
На лошадях или на танках, русские продвигались по Берлину очень медленно. Антонов продолжал:
«Мы двигались от одного захваченного квартала к другому, пушки везли по пустынным улицам позади. Надо сказать, что мы мало что могли ими сделать в плотной городской застройке, поэтому полагались в основном на наши гвардейские реактивные минометы. Мы демонтировали установки и устанавливали на верхних этажах уцелевших зданий, заново собирали их на чердаках и вели огонь между стропил.
Но я собирался рассказать вам, что увидел командир корпуса, когда прибыл на мой командный пункт. Перед нами простиралась улица, пустынная только на первый взгляд. На крышах и за окнами верхних этажей затаились снайперы, и любого, кто покинул укрытие, тут же осыпал град пуль. Вдруг в конце улицы я заметил несколько человек. Немецкие солдаты? Нет, все это были пожилые люди, женщины и дети. Размахивая белыми флагами, они хлынули в нашу сторону, словно человеческий поток.
Я немедленно приказал артиллерии и пехоте прекратить огонь. Должно быть, поначалу эти люди застали врасплох и эсэсовцев, поскольку те также перестали стрелять. Однако десять минут спустя, когда процессия была от нас уже в сотне метров, эсэсовцы открыли по ней огонь из автоматов и пулеметов. Последовала ужасная сцена. Многие бросились к укрытиям, но большинство продолжало двигаться в нашем направлении. Я приказал командиру танковой бригады открыть огонь по снайперам. Один из моих офицеров и несколько солдат пытались вывести жертвы из-под обстрела. В результате чего несколько наших погибло.
Из других мест ко мне постоянно приходили донесения, что гражданские покидают подвалы и устремляются в сторону наших войск. Берлинцы сами могут рассказать вам, что происходило в те дни. Повсюду было одинаково – в Кёпеникке, в Трептове, в Карлсхорсте. Когда мой командир корпуса увидел, что происходит, он одобрил мое решение прекратить огонь при появлении на улице мирных жителей. Вскоре с этой целью был отдан приказ по всем частям и подразделениям.
И вот берлинцы, особенно на окраинах, покидают подвалы и возвращаются в свои дома, точнее, в то, что от них осталось. В самом городе все было намного сложнее; большинство домов разрушено. Мой последний командный пункт, начиная с 29 апреля, находился в штаб-квартире гестапо возле вокзала Анхальт…»
«Гестапо все еще функционировало? – спросил я. – Там еще оставались их документы?»
«Ничего не было, – ответил Антонов. – Все лежало в руинах. Повсюду валялись кучи бумаг. Возможно, среди них были и важные документы. Нам было не до них. У нас был приказ взять штурмом Рейхсканцелярию, и мы готовились к этому».
Из другого советского источника, «Берлинской тетради» писателя Анатолия Медникова, следует, что команды СС продолжали жечь документы внутри штаб-квартиры гестапо, когда само здание уже было окружено частями 5-й армии генерала Берзарина. Из временных дымоходов, пробитых в кирпичных стенах, валил дым. Зловещие застенки гестапо были превращены в квартиры для самих эсэсовцев. Медников пишет, что советские солдаты наткнулись на перепутанную, но в остальном целую, картотеку всех «подозрительных жителей Берлина», занимавшую целую стену. Он наблюдал, как русские солдаты яростно уничтожали документы, «которые я предпочел бы видеть хранящимися в наших архивах».