— Как же, батюшка… вельможа!
— Вот однажды он обошелся грубенько с Черкасовым, а тот ему при свидетелях напрямик сказал, что если бы о всех делах его узнал государь, так перестал бы он кичиться своей знатностью и презирать честных людей.
— И Меншиков это вытерпел?..
— Где вытерпеть!.. Разгневался, поехал жаловаться государю.
— Что ж было с Черкасовым?
— Да ничего.
— Скажите пожалуйста!.. Ну, я думаю, Александр Данилович не очень его долюбливает?
Вероятно, только он держит это про себя. Мне рассказывал Крекшин, что однажды государь сильно изволил разгневаться на Меишикова и позвал его к себе в кабинет. Что там было, никто не видел, а слышать слышали. Меншиков, который подозревал в этом деле Черкасова, вышел из кабинета растрепанный, стал оправляться… вдруг — пырь ему в глаза Черкасов. Что ж вы думаете?.. Чай, Александр Данилович, сгоряча, взглянул на него зверем, ругнул?.. Ничуть не бывало, он пожал ему руку и сказал очень ласково: «Все ли вы, Друг мой, в добром здоровье?»
— Ну!.. Так, видно, государь очень его жалует.
— Да так-то жалует, что я не подивлюсь, коли Иван Антонович махнет прямо из кабинетных писцов в кабинет-министры.
— Что вы говорите!..
— Право так.
— В кабинет-министры!.. Вот подлинно, кому какая судьба!.. А знаете ли что? — продолжал худощавый господин, обращаясь к толстому барину. — Мы с Иваном Антоновичем в свойстве: моя внучатная тетка была за его двоюродным… да еще, полно, не за родным ли дядею; а ведь стыдно сказать: мы с ним не знакомы… Все как-то не случалось: он в Санкт-Петербурге, я в Москве; он приедет в Москву, я в деревне… Ну, словно в гулючки играем!.. И жена мне сколько раз говорила: «Что это, батюшка, ты не познакомишься с Иваном Антонычем? Ведь мы с ним свои…» Послушайте, Андрей Алексеевич, благо случай вышел, сведите нас теперь.
— С моим удовольствием.
— Скажите ему просто: вот, дескать, Ардалион Михайлович Обиняков, племянник вашей тетушки, Ирины Савельевны Таракановой…
— Хорошо… пойдемте же…
— Постойте, постойте!.. Мне кажется… ну, так и есть: он изволит читать куранты, так мы ему помешаем… лучше после.
— Как вам угодно.
Меж тем Симский, выкурив трубку табаку, пошел опять в гостиную; в одно время с ним вошли в эту комнату, только с противоположной стороны, две новые гостьи: одна из них женщина лет под тридцать, довольно приятной наружности, другая в самом цвете молодости, то есть лет семнадцати, высокого роста, с темными голубыми глазами и очаровательным лицом, белым как снег и румяным как весенняя заря, одним словом прелесть собою. Адам Фомич и его супруга встретили их с приметным удовольствием. И надобно сказать правду — эти новые гости вовсе не походили на прежних. Вместо того чтоб поклониться слегка хозяйке и ее дочери, они просто расцеловались с ними. Разумеется, такое свободное обхождение показалось для многих совершенно неприличным. Чопорные русские дамы стали поглядывать друг на друга, ухмыляться, началась общая шепотня, и насмешки градом посыпались на этих новоприезжих барынь.
— Посмотрите, Матрена Дмитриевна, — шепнула одна толстая краснощекая госпожа, толкнув локтем свою соседку, молодую женщину, которая была бы очень недурна собою, если б ее лицо поменьше лоснилось от белил и огромные брови дугою были насурьмлены немного поискуснее, — посмотрите, Бога ради, ну на что это походит?.. Кто говорит, почему не приехать на ассамблею к какой-нибудь немецкой купчихе… Да надобно, чтоб она знала себя и разумела других, а обходиться с ней как с своей сестрой дворянкой… помилуйте!..
— Конечно, конечно!.. Ведь, пожалуй, эта немка Сдуру подумает, что она и в самом деле нам ровня.
— Вон, к ним идет Адам Фомич… Господи, того и гляди, что они бросятся к нему на шею!
— Ах, что вы говорите, Ирина Никитична! — прервала Матрена Дмитриевна, закрываясь своим опахалом. — Как это вам не стыдно?
— Да от этой Ханыковой все станется!.. А племянница-то ее, Запольская… ах-, какая бесстыдница!.. Посмотрите: расхаживает, улыбается, говорит… ну, точно у себя дома, девчонка этакая!..
— Вся в тетушку!.. Да куда это она кинулась?.. Ирина Никитична, посмотрите: сама подошла к этой старухе… вон что в углу-то колпак штопает… Матушки, матушки!.. Слышите ли? Ведь она говорит с нею по-немецки!
— Неужели?
— Видит Бог, так!..
— Скажите пожалуйста!.. Что ж, это для того, чтоб почваниться перед нами.
— Известное дело!
— Видишь какая!.. Вот бы ей кстати выйти замуж за какого-нибудь немца-булочника.
— А что вы думаете… я не поручусь!.. Уж коли она выучилась говорить по-немецкому, так почему ж и веру не переменить и замуж не выйти за немца?
— Конечно, конечно!.. Посмотрите, Матрена Дмитриевна, что это за молодец к ней подлетел?.. Кажется, гвардейский офицерик?
— А, знаю, знаю!.. Он давно уже за нею ухаживает… Фу, какой шаркун!.. Так и рассыпается!
— Да кто он такой?
Мне сказывали, какой-то Симский… Что это он ей напевает?.. А, видно, что-нибудь такое… глядите, как она вспыхнула!
— Ну, это еще хорошо, Ирина Никитична, видно, совесть есть.
— Какая совесть!.. Вон видите: она прямехонько смотрит ему в глаза, говорит с ним… смеется… Фу, срам какой!
— От нее чего ждать, Ирина Никитична, девчонка глупая, да тетке-то как не стыдно, чего она смотрит?
— Помилуйте, до того ли ей!.. Поглядите, как ее облепили и немцы и русские!.. А она-то, матушка моя, так и коверкается, то с тем, то с другим!.. Ну, нечего сказать, хороша барыня!..
— И, Матрена Дмитриевна! муж в Азове, унять некому, так что ей, гуляй себе, да и только!
— А вот начинаются и танцы… Что вы, Ирина Никитична, минавею пойдете?
— Может быть.
— А если вас станут подымать на кондратанец'?
— Нет, Матрена Дмитриевна, покорнейше благодарю!.. В прошлый раз достался мне какой-то долгоногий немец, да прыгун какой… замучил, проклятый!.. Ни за что не пойду!
Через несколько минут во всю длину гостиной выстроились в два ряда все танцующие пары, кавалеры против дам. Две скрипки и одна флейта затянули что-то похожее на протяжную немецкую песню, и бал открылся неизбежным церемонным менуэтом, который впоследствии заменился крутлым, а потом уже теперешним длинным польским. Этот церемонный танец, в котором дамы беспрестанно приседали, а кавалеры поминутно кланялись, продолжался довольно долго. Разумеется, Симекий танцевал с Запольской и, надобно сказать правду, весьма неудачно. Вместо того чтоб заниматься своим делом, он не спускал глаз с Ольги Дмитриевны, подымал правую руку вместо левой и почти всегда кланялся невпопад. В числе зрителей, которые сошлись со всех сторон посмотреть на танцы, находился также Ардалион Михайлович Обиняков, этот худощавый шахматный игрок, который успел уже познакомиться с Черкасовым. По-видимому, этот господин не обращал ни на кого особенного внимания, а меж тем исподтишка посматривал беспрестанно на Симского и его танцовщицу; при каждой новой ошибке Симского он улыбался с таким лукавством и так выразительно, что, казалось, хотел сказать: «А, голубчик! знаем мы, отчего ты ошибаешься!» Вот под конец и Ольга Дмитриевна стала ошибаться, сбилась с кадансу ', потом забыла присесть и, вместо двух рук, подняла одну. Вертлявые глаза худощавого барина заблистали радостью; в них можно было прочесть, что в эту минуту он говорит про себя: «Ага, красавица, попалась… Подметил я тебя! Что, сударыня, видно, и тебе также не до танцев!»
Менуэт кончился; кавалеры раскланялись, то есть поклонились в сотый раз своим дамам; дамы также присели, разошлись, и посреди гостиной осталась одна только пара: хозяйская дочь и аптекарь Франц Карлович Цвибах, рыжий, худощавый немец высокого роста, с длинным бледным лицом, украшенным бесчисленным множеством веснушек, и со светло-серыми глазами, в которых выражалась если не спесь, то, по крайней мере, глубокое сознание собственного своего достоинства. Господин Цвибах был уже человек пожилой, но танцовщик неутомимый и совершенный мастер своего дела. Музыканты заиграли альманд, и эта образцовая пара пустилась в ход и начала выделывать необычайные штуки. Франц Карлович превзошел самого себя: он вывертывал таким неестественным образом руки своей танцовщицы, так хитро переплетал их со своими, делал такие чудные выверты и обороты, что нельзя было довольно надивиться его искусству; то, поднявшись на цыпочки, он изгибался, как змей, над своей дамою и заставлял ее кружиться у себя под плечом, то сам подвертывался к ней под руку, и все это не как-нибудь, а чисто, отчетливо, не отставая от музыки и не выпуская ни на минуту из рук своей танцовщицы, которая также с необычайной ловкостью выполняла все эти танцевальные кунштыки 2 и не сбивалась с каданса даже тогда, когда руки ее были совершенно выворочены. Все зрители, не исключая дам, встали со своих мест и, чтоб видеть поближе танцующих, обступили их со всех сторон. Одна только Ольга Дмитриевна, стоя позади толпы, не обращала на них никакого внимания; с нею разговаривал Симекий.