– Э-а! – Борис Борисыч попытался встать, но встать у него не получилось. – Я как считаю?! Я честно считаю!
М-мне чужого… н-не… не в-возьму!
Борис Борисыч сунул руку за ватник и вытащил листочек школьной тетрадки.
– У меня все по справедливости. Глянь!
Руки его затряслись, в глазах стало еще больше обиды!
– При Леониде Ильиче… – напомнил Борис Борисыч, – я на зарплату покупал 57 водок. Помнишь, Егорий, «Русская» была? С красной по белому на этикетке? Знача, смотри: должность мне не прибавили и денег – тоже. Работа – не гондон, с оргазму не порвется, я ж каж-жный день честно пыхчу на работе. А па-а-чему, бл, с получки я ноне взять могу токмо 14 бутылев? Во шо этот вертибутылкин сделал! 57 м… м-минус 14… – Борис Борисыч задрожал, – чистый убыток 40 бутылев с гаком!..
Н-ну не зараза, а? Сам застрелю! – заревел он. – 40 с гаком! Каждый месяц! Это ж диверсия! Он же… он заклятый враг народа, потому как с-считаем: Горбатый в марте возник, 85-й, я проверял. Нн-ноне шо? март 92-го. Знача, кажный год… недостача у меня 517… пузырев. А? А шо, з-з-заслужил-л, – взвизгнул Борис Борисыч. – «Б-ывают в жизни шутки», сказал петух, слезая с утки! Во как над русским народом сча измываются…
Он задыхался от злобы.
Тарелка с картошкой и котлетами, взятыми на закуску, стояла не тронутой.
Егорка молчал, а Олеша, кажется, засыпал.
– Скока он при власти был?.. – кричал Борис Борисыч. – Шесть лет!.. Выходит, 36 ведер по 25 литров в кажном… – море, море ушло… – это не п-преступление?! Скажи, Олеша! Преступление?
Олеша, силившийся что-то понять, вдруг вскинулся, откинул стул и пошел куда-то (неизвестно куда), задевая столики.
Налей… – тихо попросил Борис Борисыч.
Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, пьяные слова и словечки повисали в воздухе, цепляясь за клубы табачного дыма, – трезвых здесь уже не было.
– Налей! – повторил Борис Борисыч. – Горит же все… На халяву – и уксус сладкий!
Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.
– Зачем вехотка эта, Горбачев, нас так… – а, Борисыч? Да и Ельцин! В гриву ведь идут. Дружка за дружкой!..
– Жизни нашей не знают. Потому и отымают главное.
Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, закинул водку себе в рот. Не пролилось ни капли. А еще говорят, русские не умеют пить!
Егорка о чем-то думал, но сам не понимал, о чем.
– Горбачев-то… прячется поди, – изрыгнул из себя Борис Борисыч.
Разговор не получался.
– В-выпьем? – Егорка уставился на Борис Борисыча.
Он не ответил, не смог.
– Я выпью… – уверенно сказал Егорка.
– А я женщину жду.
– Эт-то придет-то кто?.. – не понял Егорка.
– Ж-женщина, – всхлипнул Борис Борисыч.
– Кто?
– С косой… – И Борис Борисыч уронил голову на руки.
Все-таки существует в водке огромный недостаток: от вина люди пьянеют медленно и красиво, а вот водка, сволочь, подрубает человека под дых.
Когда он придет, этот удар, – большой вопрос. Глаза Борис Борисыча опять налились кровью, теперь уже от обиды: русский человек не любит, когда его считают дураком.
Егорка взял котлеты с пюре. Картошку съел, к котлетам даже не притронулся: они были синего цвета.
– Прячется, конечно… С-сука потому что.
– Ты, Егорий… м-ме-ня… да?.. – вдруг крикнул Борис Борисыч.
– Уважаю, – согласился Егорка.
– Тогда брось это дело, понял? Кто нас за… зас-щитит? Никто. Совсем никто.
– Па-чему?
– Человека нет… – Борис Борисыч хотел уронить голову на стол, но пока держался.
– А кто ж нужон? – удивился Егорка.
– Сталин. Такой, как он… п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин. Но забижал-то тех, кто к нему близко подполз, а таки, как мы, жили ж как люди! А сча мы – не люди… Кончились люди. В Рас-сии люди кончаются… Говно мы все! Выиграт в Роси-рос-сии… – Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, – выиграт в Россы-и тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия… это шабашка, потому что жопа мы, любая блудяга к нам с лихом заскочит, бутыль выставит и тут же заколотит, сука, на наших гробах…
А потом – фить! Нету шнырей! Отвалили. Куда? Да х… его знает куда! А сами мы… ничего уж не могем… не страна мы, шабашка…
Нет, не справился Борис Борисыч с головой, и она аккуратно расположилась на столе.
– Они б-боятся нас… – промычал он. – А нас б-болыше нет!
Через секунду он уже спал. Это был совершенно мертвый сон.
Водка врезала и по Егорке: столовая вдруг свалилась куда-то набок и поплыла, растекаясь в клубах дыма.
Тетя Нина, буфетчица, достала допотопный, еще с катушками, магнитофон, и в столовую ворвался старый голос Вадима Козина: