Рай?! Это Форос рай?! Если бы все, что она делала для державы (причем делала публично, на глазах у всех), предложил бы этой стране кто-нибудь другой (Алла Пугачева, например), всюду был бы восторг. На каждом шагу. А ее везде встречает ненависть и только ненависть… Лесть ближайшего окружения. Да, конечно: она, Раиса Горбачева, появилась в этой стране слишком рано, слишком… эффектно, наверное, чтобы люди (вся страна, на самом деле), кто еще не умел, не научился красиво одеваться, достойно жить, воспринимал бы ее без иронии… Вот и получилось, что она запрягла свою страну, как Хома Брут – ведьму, и тут же с удовольствием стала учить всех уму-разуму – всех!
Теперь она почти не вставала с кровати. Жить лежа – это, оказывается, легче.
Ей стало по-настоящему страшно, когда (весна 91-го? или чуть раньше?) она увидела, как Михаил Сергеевич изучает телефонные разговоры своих ближайших соратников. По его приказу Крючков тогда записывал всех: Александр Яковлев, Медведев, Примаков, Бакатин, Шахназаров, Черняев!
КГБ делал Горбачеву своеобразный «дайджест», и Михаил Сергеевич внимательно его просматривал.
Потом, в июне, было еще страшнее: впервые за тридцать восемь лет их жизни она увидела, как Михаил Сергеевич плачет.
Началось с глупости. Ира, их дочь, сказала, что Сережа, врач, ее приятель, назвал сына Михаилом (в честь Горбачева). Родители его жены рассвирепели. Выгнали ребят из дома. Теперь парень обивает пороги загса: по нашим законам, оказывается, дать другое имя ребенку – это целое дело…
И Михаил Сергеевич взорвался. Он кричал, что Ира – дура, что ему совершенно не обязательно все это знать, что Ире с детства все дается даром, что ей нужно уметь молчать – и т. д. и т. д.
Ира вскипела, за нее глухо вступился Анатолий… а Михаил Сергеевич как-то сразу обмяк, сел на диван и закрыл лицо руками…
Раиса Максимовна знала, что она будет с ним всегда, до конца, что он – ее судьба. А Михаил Сергеевич? Сам он? После Фороса ее вдруг кольнула мысль: если бы Михаилу Сергеевичу снова, еще раз вернули ту ослепительную власть, какая была у него в 85-м, но с условием, что ее, Раисы Горбачевой, никогда больше не будет рядом с ним. Как бы он поступил?..
Врачи молчали. Это было ужасно.
После Фороса, утром 24-го, Горбачев позвонил Ельцину: «Борис Николаевич, тебе присвоено звание Героя Советского Союза…»
– Еще чего, – огрызнулся Ельцин. – Подпишете – и это будет ваш последний Указ…
Так и сказал, сволочь! Сблизиться не получилось: обещая дружбу, Горбачев мог обмануть кого угодно, но не Ельцина.
Герой Союза, который хочет разрушить этот Союз.
Любой ценой. А водка? Горбачев знал, что если Ельцин пьет, он пьет по-черному.
Чем активнее Михаил Сергеевич боролся с Борисом Николаевичем, тем быстрее Ельцин укреплялся.
Парадокс? «Я вас где-то уже ненавидел…»
Горбачев хорошо помнил этот документ. Весной, в конце апреля, Александр Яковлев принес ему подробную, страниц на двадцать, выписку из «истории болезни» Ельцина.
Цикл запоя – до шести недель. Жуткая абстиненция.
У Ельцина резко слабеет воля, и в этом состоянии он легко поддается на любые уговоры и провокации.
И Яковлев – тоже хорош! Дождался, пока Горбачев прочтет:
– Что с этим делать-то?
– В газеты отдай! – разозлился Горбачев. – А хочешь, отдай пациенту…
Горбачев не спал. Форос чуть было не стал его концом.
Чуть-чуть. А вот 26 сентября 91-го года – да, это его конец.
Правда: конец.
На десять утра Горбачев вызвал к себе нового министра обороны Евгения Шапошникова.
Как он жалел сейчас об этом разговоре, Господи!
Впрочем, с кем же еще ему говорить?.. С кем?!
Маршал был трус. Приказ явиться в Кремль застал его поздно вечером, в самый… неподходящий момент, в постели, но Земфира Николаевна, супруга, не обиделась: Кремль есть Кремль, ничего не поделаешь.
«Твари дражайшие» – звала она Раису Максимовну и Горбачева.
Сейчас это главные их командиры.
Утром 23 августа, в тот самый час, когда Шапошников, главком ВВС, собрал Главный штаб, чтобы (на всякий случай) выйти из партии, ему позвонил генерал армии Моисеев, первый заместитель неизвестно какого министра обороны (Язов с ночи был в Лефортове). Передал, что Шапошникова срочно вызывает Горбачев, и, прикрывая трубку ладонью, спросил:
– Это правда, что ты с партбилетом расстался?
– Так точно… – дрогнул Шапошников.
– Ну-ну… А я бы не торопился, – хмыкнул Моисеев и бросил трубку.
В кабинете Горбачева сидели Ельцин, Бурбулис и два-три человека, которых Шапошников не знал.