Пришел. У входа топится буржуйка. Сидит старуха. Она уже сумасшедшая. Совсем! Жжет бумаги. И дипломы. Перед ней — куча дипломов. Они навалены прямо на полу. Сверху лежит красный диплом, с гербом и профилем Сталина. Еще минута… и он сгорит.
Беру в руки, читаю… Господи, оторопь взяла! Кривые, вязью буковки: выпускник режиссерского факультета Покровский Борис Александрович…
— Ваш диплом? — ахнул Алешка.
— Мой! Мой!.. — вскочил старик, и у него задрожали губы. — Я же в Нижний уехал. Вручить не успели…
— Вы садитесь, пожалуйста, — попросил Бурбулис.
— Да-да, покорнейше благодарю. Я, значит, схватил его… Прижал к груди, — старик еле сдерживал слезы. — Если вот фильм сделать, — дешевый трюк, скажут. А это… это… жизнь, родные мои, это жизнь…
Он заплакал, но Бурбулис ничего сейчас не говорил, да и Алешка сидел как завороженный.
Старик достал платок и вытер слезы.
— И сугробы! — воскликнул он. — Такие сугробы я никогда не видел. А мне надо идти дальше, в Большой театр. Там тоже холодно, и Самосуд, директор…
— Может, кофе? — перебил вдруг Бурбулис.
— …благодарствуйте, на ночь, знаете ли, не пью… — Борис Александрович опять закинул очки на нос. — Сидит Самосуд. В шубах. Одна брошена на стул, другая накинута на плечи. И он верит в руках мою телеграмму. На него телеграмма не производит никакого впечатления…
— Ну… а что вы умеете?… — он так… немножко… в нос говорил… — Поднимать занавес, опускать занавес?..
— Все могу, — говорю я гордо. Я ж из провинции!
— И с певцами работать умеете?
— Умею.
— А когда, дорогой, вы ставите спектакли, вам что важнее: музыка или сюжет?
Ну, знаете… экзамен мне устроили!
— Музыка, — говорю я, разворачиваюсь и хлопаю дверью!
Выхожу на лестницы: прощай, любимый Большой театр, возьму сейчас билет в Нижний и ночным уеду…
Вдруг бежит Самосуд. Хватает меня за плечи:
— Подождите, подождите, дорогой! Идемте!
Мы возвращаемся в его кабинет. И он звонит… кому вы думаете?
Сергею Сергеевичу Прокофьеву!
Я обмер.
— Сергей Сергеевич, — говорит, — голубчик! Я нашел режиссера. Да! И он поставит «Войну и мир»!.. Он — бо-о-ольшой режиссер, Сергей Сергеевич… он идет только от музыки… в каждой работе…
Я? Большой режиссер? Откуда он знает?..
Стою ни жив ни мертв: Прокофьев — мой Бог!
— Могли бы вы, Сергей Сергеевич, показать ему партитуру? Правда? Неужели?! Ждем, ждем, дорогой Сергей Сергеевич! Сегодня в восемь, я вас встречу на семнадцатом, как всегда на лестнице…
Бурбулису стало скучно.
— И вечером, друзья, — воодушевился старик, — в Большом театре гениальный Прокофьев играет для нас «Войну и мир»! На рояле — огарочек. Помните… огарочки были такие? Я смотрю на Самосуда, а он плачет… — у старика перехватило горло.
Алешка просто влюбился в Бориса Александровича: настоящий человек их прежней России.
— Давно, давно хотел познакомиться, — взял слово Бурбулис. — Мы, уважаемый, маэстро, всегда поддержим ту интеллигенцию, которая с удовольствием поддерживает нас…
— А ту, которая не поддержит? — Борис Александрович опять закинул очки на нос и с интересом смотрел на Бурбулиса.
— Нейтрализуем, — улыбнулся он.
— Это как?.. — не понял Борис Александрович. — Простите, что будет, вы сказали?
— Видите ли… — Бурбулис опустил глаза, стараясь не обижать старика. — Никто не знает, есть ли Бог. Нет, я считаю, доказательств Его существования. И нет прямых доказательств, что Бог — это миф, гениальное создание самого человечества. Все зависит от того, как преподнести эту проблему. Наши люди не приучены смотреть на жизнь собственными глазами. Они у наших людей подслеповаты и разбегаются по сторонам.
На все исторические процессы… — Бурбулис прошелся по кабинету, — люди смотрят только глазами тех, кому они доверяют: глазами писателей, политических деятелей, эстрадных певцов, актеров театра и кино, работников оперы и — т. д. Тех людей, кто авторитет. И нам, ведущим политикам, которым Президент поручил сейчас сформировать идеологию новой России, совсем небезразлично, какие отряды (я об интеллигенции) пришли под наши знамена. И — кто в этих отрядах.
— Простите… — смутился Борис Александрович. — Дело в том, что Бог есть…
— Кто скажет об этом наверное? — усмехнулся Бурбулис.
— Я скажу. Бог есть и велик тем, что у Бога нет мертвецов. Люди рождаются не для того, чтобы всего через несколько десятков лет стать мертвецами, люди — не звери, каждый человек слишком сложен, слишком уникален, чтобы в конце концов стать мертвецом…